Пришлось мне еще раз попотеть, изучая терминологические нюансы балетмейстерского искусства. В этом помогли мне венгерские театроведы, которые сотрудничали с Национальным театром (Nemzeti Szinhaz). Тогда я подумал: вот чем надо заниматься настоящим людям — русским и венгерским — воплощать дружбу между венгерскими и советскими людьми. Если бы вся энергия, все средства, уходящие на военные происки, расходовались на знакомство с красотой сердец наших народов — как далеко ушли бы мы в настоящем человеческом прогрессе. И я вновь прочувствовал всю глубину слов Федора Михайловича Достоевского — «Красота спасет мир».

В это время была у меня еще одна постоянная любовь — Национальный театр, главный драматический театр Будапешта. В свободные вечера я там «пропадал», наслаждался прозрачной венгерской речью. Не пропускал ни одной пьесы, где играли Аги Месарош (Meszaros Agi), Гизи Байор (Bajor Gizi), Артур Шомлаи (Somlai Artur) — мои любимые актеры. Я старался запоминать их интонации, чистоту их произношения, восхищался музыкальностью каждой фразы, каждого слова, какой-то невероятной певучестью венгерского языка.

Больше всего у Артура Шомлаи мне нравилась неторопливость произношения в самых драматических сценах, особенно в спектаклях по классическим пьесам. С актерской работой Шомлаи я познакомился, когда впервые увидел и услышал его в фильме Белы Балажа «Где-то в Европе» (Balazs Bela «Valahol Europaban»), напоминавшем лучшие итальянские фильмы неореализма[37], и с тех пор стал его поклонником. Он также был моим учителем в познании прелести мадьярского языка.

* * *

…Вскоре я неожиданно был вызван в Москву, в ЦК ВКП(б), в связи с предстоящими юбилейными празднествами и предполагаемым приездом на пятилетнюю годовщину освобождения Венгрии от гитлеровцев заместителя председателя Совета Министров СССР, Маршала Советского Союза Климентия Ефремовича Ворошилова. Ему понадобился переводчик. Выбор пал на меня.

И вот с июня 1950 года я снова в Москве. Меня зачислили референтом по Венгрии одного из отделов ЦК ВКП(б)[38]. Мне с гордостью сообщили: никто меня не может теперь уволить самовольно — только по решению секретариата ЦК партии.

В аппарате ЦК работали различные по своим правам и обязанностям люди. Одни — высший ранг — только командовали и подписывали бумаги, подготовленные партаппаратчиками более низкого ранга. Последние, в свою очередь, только исполняли команды или передавали их по назначению и контролировали выполнение поручений. Я принадлежал ко второй категории. У меня не было никого в подчинении, да и в своей жизни я не привык к командованию, все знания приобретал сам, все, что накопил, — при мне. Здесь, в аппарате ЦК, надо было читать все венгерские газеты, журналы, книги, набираясь мадьярскому уму-разуму, анализировать и реферировать, «выдавая на-гора» записки-объяснения, что-то вроде современных дайджестов. В мои обязанности входило также готовить ответы на просьбы, присылаемые нам от ЦК Венгерской партии трудящихся, следить за тем, чтобы эти просьбы выполнялись организациями, которым секретариат ЦК передавал их для реализации. Кроме того, мне поручалось составлять планы пребывания в СССР венгерских партийных делегаций, сопровождать их на официальных приемах в Москве и в поездках по Советскому Союзу. Приходилось мне принимать и сопровождать членов ЦК ВПТ, приезжавших по обмену на отдых и лечение в элитные санатории Управления делами ЦК. Обычно они прибывали по пятницам, а уезжали через месяц, по воскресеньям, чтобы увеличить свое пребывание в СССР.

Работы опять было по горло, первое свободное воскресенье я получил только через много месяцев — глубокой дождливой осенью, когда уже никому из привилегированных гостей не хотелось приезжать на отдых в СССР.

Распорядок работы в аппарате ЦК был сугубо сталинским, то есть подстроенным под привычки вождя: приходили в 11 часов (Сталин — в 2–3 пополудни), а уходили глубокой ночью. Сталин страдал бессонницей, из-за чего путал день с ночью. Когда он уезжал, вниз по партийно-государственной цепочке сообщалось, что «хозяин убыл». В 3–4 часа утра со Старой и других площадей и улиц Москвы, где располагались партийно-государственные учреждения, разъезжались сотни автомашин, развозя партийных боссов и чиновников меньшего ранга по домам. Правда, после смерти Сталина в 1953 году этот несуразный режим сам собой отменился, и в ЦК стали работать, как все остальные чиновники Москвы.

Первое дело, на которое я был вызван из Будапешта в ЦК, — писать речь для Климента Ворошилова, тогдашнего заместителя председателя Совета Министров СССР. Он должен был произнести ее 4 апреля 1950 года, в день пятилетнего юбилея освобождения Венгрии. Я отложил все текущие дела и обязанности и занялся приятным для меня делом — изучал русско-венгерские отношения чуть ли не от Петра I и до наших дней в поисках фактов, положительно свидетельствующих о добрососедских связях русского и венгерского государств. Я допоздна засиживался то в Государственном архиве, то в Историческом музее, то в библиотеке имени Ленина, читал книги, журналы, различные манускрипты, мемуары и другие материалы[39].

Естественно, я наметил включить в речь Ворошилова только положительные факты (кто же по праздникам вспоминает о соседях плохо!), и поэтому материалы о подавлении революции 1848–1849 годов, различных войнах в противоборствующих коалициях оседали у меня только в личных блокнотах, не для официального текста. Зато сколько я нашел интересного и доброго в отношениях между нашими народами! Оказывается, издавна развивалась торговля — все, чем были богаты обе стороны, все пускалось в обмен. Запомнился мне в связи с этим любопытный оригинал прошения «к Царю-батюшке Петру I майора в отставке Ивана Кудеярова, главного поставщика токайских вин Двора Его Императорского Величества». В документе содержалась просьба «о высочайшем позволении выдать свою дочь за иноземца — мадьяра, не дворянина, но сына боевого офицера П. Ракоци — весьма расположенного к России». И рукой Петра I была наложена резолюция: «Разрешаю»[40].

Вот, подумал я, нам бы чтить деяния предков, да торговать пушным и другим нужным товаром в обмен на фрукты и вино (что, правда, частично делалось, однако явно недостаточно), а не обмениваться в основном оружием и теми материалами, которые необходимы для военно-промышленных комплексов обеих стран.