Стул стоял слишком низко: ноги даже не касались сиденья.

– Может быть, она прыгнула со спинки? – неуверенно проговорил Клюев.

– Это вряд ли, – сказал следователь.

Он нажал ладонью на спинку стула. Стул перевернулся и упал.

Тело вынесли и погрузили в машину. Оперативники молча делали свою работу: осматривали комнату, заглядывали в углы. Часто вспыхивал блиц фотовспышки.

Минин подошел с следователю, протянул плоский предмет.

– Вот, нашел на столе. Это явно принадлежало девушке.

В его руках покачивалась записная книжка. Пилипенко взял ее, принялся рассматривать, вдруг одна из страничек выпала, он задумчиво вставил ее на место.

– Это может быть очень важно, – сказал следователь.

– Какие-то ее записи? – просил Жаров.

– Дело, возможно, и вовсе не в записях…

Пилипенко обернулся к оперативникам. Сказал:

– Ну что ж! Вы знаете, что делать. Надо тщательно все здесь обыскать. Любую подозрительную мелочь. Любую деталь, которая не вписывается в систему. В обстановку, в предметы экспедиции.

Лебедева вскинула голову:

– А вы уверены, что ваши сотрудники знают, что вписывается в систему, а что – нет?

– Вы совершенно правы, сударыня! Думаю, вы не откажетесь нам помочь?

Пилипенко рассматривал полки с керамикой – кувшинами и тарелочками. Лебедева комментировала стоя позади него:

– Это ритуальные предметы. Их использовали только при погребениях, для чего специально и изготовляли. Из этих тарелочек не ели, из этих сосудов не пили.

– Разве в кувшинах не ставили покойникам вино, а в горшках – пшеницу?

– Нет. Пищу оставляли в могилах более древние, примитивные народы. И не кувшины это, а амфоры, не горшки, а пифосы. В таких не зерно хранили, а пепел.

– Какой еще пепел?

– Прах погребенных. Древние, так же как и мы, иногда кремировали покойников.

– Не похоже это на следствие кремации.

– Что – не похоже?

– Этот пепел.

Пилипенко указал на полку. Жаров увидел на ней клочки сожженной бумаги.

– Что это может быть?

Лебедева подошла.

– Не знаю, – сказала она. – Но, конечно, не прах погребенных.

Пилипенко обернулся к Минину:

– Леня, разберись с этим. Только осторожно очень.

Минин достал из саквояжа пластиковый контейнер, пинцет и маленький совочек. Аккуратно уложил обуглившиеся остатки. Лебедева тем временем с явной тревогой рассматривала стеллажи.

– Что-то не так… – пробормотала она, трогая предметы кончиками пальцев.

Пилипенко и Жаров вопросительно воззрились на нее.

– В камералке украдено несколько находок… – заявила Лебедева и вдруг ее лицо исказил ужас: – Что? Неужели?

Она присела над одним из ящиков, стоявших на полу, засунула в него руку, шаря ладонью, словно не веря, что ящик пуст. Жаров смотрел на нее с сочувствием.

– Пропало что-то ценное, да? – спросил он.

– Самое главное, – сдавленным голосом проговорила Лебедева. – Стихи.

– Какие стихи? – небрежно спросил Минин.

– Табличка со стихами Овидия. Теперь никто не поверит, что мы действительно нашли его могилу. Впрочем, остались фотографии… И строки, незабываемые строки… – Лебедева прикрыла глаза ладонью и продекламировала: «Что тебе, резвый шалун, с могучим оружием делать…»

Когда она прекратила читать, все несколько секунд молчали. Лебедева заговорила первой:

– Странно. Грабитель похитил какие-то мелочи. Почему-то не взял вещи, имеющие явную ценность – серебро и золото, а просто всякие небольшие сосуды. Правда, драгметаллов тут совсем чуть-чуть…

– Есть ли у вас какие-нибудь соображения: почему? – спросил Пилипенко.

– Ни малейших. Ощущение, что действовал либо дилетант, либо…

Она вдруг замолчала, будто пораженная какой-то внезапной мыслью.

– Вы кого-то конкретно подозреваете? – насторожено спросил Пилипенко.

– Нет. Или да… Мне надо подумать, – Лебедева говорила очень неуверенно.

Тут послышались шаги, и в помещение вошли оперативники. Жаров всегда забывал их имена, но мысленно называл их Толстый и Тонкий, вспоминая сатирический рассказ знаменитого ялтинца.

– Мы нашли снаружи следы, – заявил Толстый.

– Не принадлежащие никому из членов экспедиции, – уточнил Тонкий.

Минин встрепенулся:

– Уже обмерили, сфотографировали, сделали слепки?

– Как раз и пришли за камерой и гипсом, – сказал Тонкий.

– Никуда они не денутся, – добавил Толстый.

Он и представить себе не мог, насколько был не прав. Как только Жаров и оперативники с контейнерами, пакетом в руках вышли из камералки, маленький песчаный смерч буквально слизал следы. Жаров однако успел их хорошо разглядеть. Его не отпускало чувство, что следы эти он уже где-то видел, причем, совсем недавно…

– Лучше тебе вспомнить, – сказал Пилипенко, когда Жаров сказал ему об этом.

Затем следователь предложил посетить жилище погибшей девушки. Лебедева открыла одну из дверей в коридоре блока для сотрудников. Пилипенко, Жаров и Минин вошли в помещение. Это была скромная комната Ольги с узкой кроватью, с маленьким столиком, на котором стояла ваза с увядшими цветами.

Пилипенко обратился к Лебедевой:

– Были ли у девушки какие-нибудь ценности?

– Мне об этом ничего не известно.

Жарову показалось, что в вещах не хватает чего-то очень важного – чего-то, что непременно должно быть здесь…

– Я очень удивилась, – говорила Лебедева, – когда не увидела ее на похоронах. Да, покойный преследовал ее, да, она не отвечала ему взаимностью. Но разве можно так злиться на уже метрового человека!

– Нельзя, – сказал Пилипенко. – Вот и вы – тоже не злитесь на мертвого.

– Это на кого же я злюсь?

– Да на Ольгу. За то, что она не пришла на похороны. Однако… Как все это могло произойти? Где ваш сторож?

– И правда – где?

Лебедева отвела всех в бытовку сторожа. Тот лежал наискось на деревянном топчане. Это был пляжный топчан, наверное, с пляжа и позаимствованный. Сон сторожа был тревожным, он дергался и корчил рожи. По его лицу ползала быстрая муха.

Лебедева растормошила спящего, тот проснулся, скорее даже от того, что антикварный кулон наклонившейся археологини ткнулся ему прямо в нос. Жаров опять подумал о кулоне, о том, что он упорно наводит его на какую-то существенную мысль…