Выслушав непоследовательный монолог, Маргарита поняла, что подруга настроена серьезно, и высказала то, о чем, должно быть, часто думала про себя. С одной стороны, она была удивлена: Ирина, спокойная и сдержанная, никогда не жаловалась на судьбу, ровно относясь ко всему, что в ее жизни происходило, за исключением, пожалуй, дочкиного романа. Конечно, и Маргарита, и Нэля давали куда больше поводов для обсуждения в их нешироком дамском кругу, но к этому положению все привыкли. С другой — ничего удивительного: Маргарита всегда подозревала, что таких тихих многолетних идиллий, как у супругов Литвиненко, на самом деле не бывает, и то, что она узнала за последние дни, лишь подтвердило ее человеконенавистническую гипотезу.

Ирину было очень жаль. Маргарита по своему опыту знала, что нет ничего хуже таких вот, как у нее, «зависающих» ситуаций, когда все не так плохо, чтобы решаться на кардинальные перемены, и в то же время тоска разбирает — хоть волком вой. Поэтому она молчала, не зная, что сказать, а Ирина, глядя в сторону, старательно разглаживала сгибы газеты, с обложки которой застенчиво улыбался любвеобильный продюсер, вовсе не боявшийся крутых перемен.

Звонок в дверь прервал неловкое молчание, Ирина отправилась открывать, а Маргарита решила унести в кухню тарелки, чашки и блюдца. Последнее блюдце со скарабеем, только что привезенное из Египта, едва не выпало у нее из рук, когда она услышала голос Литвиненко из коридора, — нет, она не испугалась, это не в ее характере, но меньше всего ей хотелось бы сейчас встречаться с этим напыщенным самовлюбленным болваном, который хочет всех заставить плясать под его дудку, а себе прощает всякие шкодливые делишки. Ох, был бы ты, Литвиненко, не Иркиным мужем, я бы тебе устроила цирк с доставкой на дом!

– Ириша, у нас гости? — гудел Валентин в прихожей. — А я освободился пораньше, ну ее к черту, эту работу, домой хочется, соскучился в этих египетах…

Заглянув в кухню, он замер на пороге. Маргарита насмешливо наблюдала, как меняется выражение его лица: от благодушно-расслабленного — к удивленному, растерянному, злому.

– Вот и хорошо, что пораньше, отпуск есть отпуск, — идя следом за ним, говорила Ирина. — Мы тут с Ритой смеемся: а правда, если муж любовнице кольцо купил за полмиллиона, она может половину себе потребовать? Деньгами или просто так — полкольца? Про Бодунова… помнишь, я тебе говорила… ты что, Валя?

Маргарита, так и не дождавшись от Литвиненко хотя бы нейтрального «здрасьте», тоже разозлилась — она не позволит обращаться с собой как с тряпкой. И добавила:

– И если шубу норковую, голубую там или зеленую — то тоже пополам с женой, правда, Валя?

Застигнутый врасплох, Валентин, который всегда гордился своим умением внешне не проявлять эмоций, совершил роковую ошибку — он сорвался.

– Какую шубу, что ты несешь?! — заорал он.

Увидел, как у жены и ее подруги изумленно расширились глаза — его реакция и в самом деле была неадекватной, ведь можно было все принять за шутку, не понять и не заметить, — но он уже не мог остановиться. Он испугался, а лучший способ защиты, как известно, нападение.

– Я тебе ясно сказал — чтобы ноги твоей не было в нашем доме! Довольно ты меня компрометировала, так теперь я еще и дело ваше гребаное веду, а ты смеешь ко мне домой являться!

– Я не к тебе пришла, — подозрительно спокойно начала Маргарита. — Я пришла к своей подруге. В ее дом. А тебя не было. Ты был на работе. Ты предупредил, что будешь работать до вечера. Еще не вечер, Валя.

– Я раньше освободился, — глядя в ее сузившиеся темно-серые глаза, Валентин понял, что сказал это зря, но было уже поздно.

– А что — сегодня в «Голливуде» Наташина смена? Бедняжка, она и перед Новым годом все дни работала, и сейчас отдохнуть не дают. Не повезло, да?

– Какая Наташа? Твоя парикмахерша, что ли? — улыбаясь, переспросила Ирина, обманутая спокойным тоном подруги, лица которой не видела, потому что смотрела на мужа. И уже по его вытянувшейся физиономии немедленно и бесповоротно поняла, о чем идет речь.

И тогда обычно расчетливый и хладнокровный Литвиненко сделал еще одну роковую ошибку — он сбежал. А что ему оставалось делать в присутствии этой стервы, которая откуда-то знает про его Наташу и ни перед чем не остановится, — это он тоже понял по ее глазам. Правда, уходя, он сильно хлопнул дверью и довольно громко — чтобы услышали с гарантией, — назвал Марго «чокнутой дурой». Но это были, он и сам понимал, полумеры.

Когда за ним захлопнулась дверь, Маргарита осознала, что она ввязалась в объявленную ей войну, соразмеряя силы свои и противника, но позабыв в азарте о тылах, обозах и о том, что могут быть жертвы среди мирного населения. Она повернулась к Ирине… и, к своему великому изумлению, не увидела в ее глазах ни слез, ни вопроса. Ирина все поняла. Наверное, она догадывалась и раньше, а тут парикмахерша Наташа, ее голубая шуба, над которой они так смеялись, и тюменские командировки преданного супруга сложились в одну четкую картину.

Поэтому то, что была вынуждена ей объяснить Маргарита, не стало для Ирины открытием. Или почти не стало.

– Ириша, ты прости меня, а? Ну, дура я, не удержалась, — каялась Маргарита. — Я же не думала, что он так… отреагирует. Виновата я. Поклялась себе молчать — и ляпнула. Слушай, ну вы же помиритесь еще. Он вернется и прощения просить будет, ты же правильно говорила, что неохота им на пятом десятке все заново начинать… — Маргарита говорила эту чушь, чтобы не молчать, и ненавидела себя. Она видела, что Ирина ее не слушает, что в ней началась какая-то внутренняя работа, которая еще неизвестно к чему приведет. — Ир, мне уйти, да? Скажи, я уйду. А если надо — останусь. Ну не молчи, а?

– Рита, ты не виновата. — Голос Ирины звучал обманчиво-спокойно. — И я догадывалась. Только никак не могла решить, хочу ли я обо всем знать доподлинно. Вот вы за меня и решили. Ты иди. Со мной все в порядке будет. Мне подумать надо.

Но когда Маргарита ушла, Ирина не стала думать ни минуты. Если она будет думать, начнет жалеть себя и плакать — и ничего не сможет решить и сделать. Последние годы она жила в тихом болотце, маясь от скуки и не решаясь что-нибудь изменить, дабы не нарушить привычный порядок вещей. Сегодня в это болото прилетел увесистый камень, брошенный недрогнувшей рукой лучшей подруги Маргариты, желающей ей конечно же только добра. Теперь только от нее самой зависит, затянется ли опять это болотце ряской, и все станет, как прежде, или…

Чтобы избавиться от звенящей тишины, она включила магнитолу, ткнув первый попавшийся диск — под рукой были только любимые, — и знакомый голос дурашливо сообщил под простенькие гитарные переборы:

А я не гордый, я просто занят,

я спецзаказом к земле прижат,

и слоем пыли на чемоданах

мои намерения лежат…

«Надо же, и у них чемоданы», — удивилась совпадению Ирина. Двигаясь в такт музыке, она перевернула вверх дном чемодан, привезенный из Египта, вывалила его содержимое на коврик посреди прихожей и принялась укладывать в него вещи из мужниного шкафа. Отглаженные рубашки и костюмы, поколебавшись секунду, складывать не стала, решила, что положит их вместе с плечиками сверху. Когда чемодан наполнился до отказа, а в шкафу появились бреши, она остановилась. Подошла к окну, удивилась, что уже совсем, оказывается, стемнело. Постояла, глядя, как пляшут снежинки в синем круге света фонаря на столбе. «До свиданья, дорогие, вам ни пуха ни пера, пусть вам встретятся другие, лишь попутные ветра…» — кажется, уже по второму или по третьему кругу играл в комнате диск, опять многозначительно совпадая с ее мыслями, — так всегда бывало. Сколько она так стояла — пять минут или пять часов, — Ирина потом не могла вспомнить, но, увидев, как у подъезда мягко притормозила знакомая машина, встрепенулась, схватила чемодан, волоком вытащила его за дверь, в общий с соседями предбанник, сверху аккуратно пристроила рубашки, потом метнулась в спальню и там замерла в дальнем углу, боясь услышать звонок, щелканье дверного замка, голос, какие-то слова…