— Если бы оно у него было. У такого человека вообще нет ничего солнечного.

— Пойдем домой? — предложил Глушко.

— Она все время расспрашивала об Андрее, — вздохнул Виталий.

Они пробрались сквозь толпу танцующих, по лестнице спустились вниз и прошли по коридору мимо многочисленных кабинетов.

С улицы барабанили в дверь. Двое студента с красными повязками на рукавах растерянно выжидали:

— Пьяные какие-то, не наши, как бы дверь не разнесли.

— Жара, хоть блином обмахивайся, — небрежно, пожаловался Виталий, чувствуя себя непобедим рядом с богатырем Глушко.

Открыли дверь. Через головы Виталий увидал кусочек звездного неба. Пришлые рванулись, но их напор выдержали Сашкины руки.

— Сюда нельзя, — спокойно заявил Глушко.

— Это почему же? — задышали перегаром.

— Потому что вы не были на торжественной части, — крикнул сзади один из дежурных.

Оскорбленно задергался парень, он напирал на Сашу бедром.

— Вжарь, вжарь! — науськивал кто-то сзади.

— Берегите организм! — пригрозил Виталий и сейчас же отлетел к стене — ему стукнули из-под Сашкиной руки.

Глушко кого-то толкнул и очутился на улице. Тот, которого он задел, не удержался, отшатнулся, цепляясь за стену. Саша сделал короткий выпад. Пьяное тело плюхнулось. И еще кого-то повело в сторону затрещала жимолость под окнами. У двери осталось трое. Один из них подпер дверь, за которой Карпухин извергал проклятия. Четвертый поднялся на ноги матерно грозил, прятал от Глушко живот.

Кто-то крикнул:

— Щегол, сзади заходи! Бляхой его!

Глушко отскочил в сторону. Около уха свистнуло. Парень с багровым лицом подался вперед и наткнулся на Сашкин кулак. И опять пошли матюки. Выбирая момент, Саша отступил к дороге.

Четверо от подъезда пошли на Глушко. На какие-то полшага один из них оказался впереди. Это было просчетом, какой трудно не допустить в суматохе, когда дерутся несколько человек. Глушко рванулся к переднему и сбил его с ног, прежде чем другие опомнились и смогли стать для него реальными противниками.

— А теперь без предрассудков, — пообещал он, но в это время выбежал Виталий с ребятами.

В руках он держал огнетушитель.

Из открытых окон неслась спокойная музыка.

Легкомыслие — это ниточка,

на которую нанизано

тридцать три несчастья

— И вследствие того, что это рыночный фонд… — фраза сделала спокойный вираж, — телевизор можно купить только за наличные деньги. — Зарубин дошел до стены и повернулся.

Сестра и санитарка внимательно слушали. В соседней комнате клокотал стерилизатор.

— А в больнице, вы сами понимаете, осуществить это трудно. Нужно нажимать на облторготдел. А нажимать на него — штука такая… — Дмитрий Иванович безнадежно махнул рукой.

— Вот оно как, — протянула сестра и посмотрела на санитарку. — А ты говоришь: телевизор для больницы!

— Глянь-кось, надо ведь! — вздохнула санитарка.

Снаружи хлопнула дверь, в приемный покой вошли дежурный кочегар и дежурный терапевт — молоденькая женщина. Длинный халат делал ее изящество несколько старомодным.

— А где Ираида Петровна? — спросила она.

— На обходе, — ответил Зарубин. — Не смог бы я вам быть полезен?

— Да вот, — кочегар развел руками, — сгорела фаза циркуляционного мотора…

— И что же? — спросил Дмитрий.

— Надо бы выключить мотор-то, — сказал кочегар. На чумазом лице хитро поблескивали глаза.

Зарубин зашагал по комнате. Терапевт уселась на краешек стула, смотрела на обоих испуганными глазами.

— Дело в том, что… — начала она, — я пришла посоветоваться.

— Они у нас новые, — сочувственно разъяснила санитарка.

— И что же? — продолжал допытываться Зарубин, — Я в этом смысле даже с вами не выдерживаю сравнения. Я стажер, а вы наделены власть, ого!

— Видите ли, — опять заговорила она, — этот самый… распределительный щит, что ли? — женщина взглянула на кочегара, тот услужливо кивнул. — находится в прачечной…

— Ключи от прачечной у нас, — сестра сняла с доски связку ключей.

— Понимаете… — возразила терапевт, но ее перебил кочегар:

— Вот этак же в прошлый раз дали ключи от прачечной кому-то. Тоже вроде свои люди попросили для ремонта, да и очистили прачечную. А белья-то — ну-ка на такую больницу!

— Вот я и пришла посоветоваться, — обрадованно подхватила терапевт.

Кочегар помял в руках фуражку и ушел, сказав, что ему надо глядеть за котлами. Зарубин прошел за дверь, выключил стерилизатор.

— Мне думается, — веско начал он, — здесь надо действовать быстро. Совершенно незачем ждать мнения Ираиды Петровны. Поскольку ситуация каверзная и действительно трудно решиться на то, чтобы сорвать пломбу с дверей прачечной, по-моему, надо срочно послать за Куликовым. Пусть он самолично открывает прачечную и выключает мотор. В противном случае заместитель главного врача первый же обвинит вас в ограблении, которое — кто знает? — может, уже кем-то совершено.

Женщина заметно повеселела. Зарубин посмотрел на нее с интересом и подумал, что все-таки не дело — таким вот неопытным врачам работать в большой больнице. Видно, и не хлебнула трудной жизни в районе. Не иначе как жена влиятельного мужа.

— Вот и вся недолга, — довольный, произнес он. — Простите, как вас зовут?

— Римма Васильевна. Спасибо вам.

Дмитрий пожал плечами. Ему хотелось спросить, откуда она и кто ее муж, но женщина уже стучала по коридору острыми, как очиненные карандашики, каблучками.

Дежурство было спокойным. Все дела сделаны. Он хотел написать письмо жене, но отвлекала докучливая суета санитарки и телефонные звонки. Через низкие подоконники перепархивала легкая прохлада ночи. Вспоминалось безбедное житье в Москве, интеллигентные, словоохотливые клиенты, которым он ставил коронки, клубника на даче в Новом Иерусалиме.

А ведь трудно они с Юлей начинали. Когда их фотографировали в загсе, фотограф спросил у них адрес. А они с Юлей только переглянулись: квартиры не было, одна любовь была. А потом — ничего, к любви много приложилось.

Эх, досада! К приемному покою подошла машина, и развеялся мираж, и растаяло в прошлом московское житье-бытье, и, оказывается, сидит он, помощник дежурного врача, а проще говоря — стажер, сидит за столом, а перед ним ненаписанное письмо к Юле.

Зарубин встал. Два милиционера сопровождали человека с большой ссадиной на лице. Сзади мялись в дверях почти неузнаваемый без очков Карпухин и Глушко в помятой рубахе.

— Доктор, окажите помощь, — попросил сержант.

Зарубин почувствовал, что краснеет. Он подошел к Глушко и ехидно спросил:

— Ваша работа?

Сержант вынул листок бумаги и неопределенно заметил:

— Поработали…

Дмитрий был уверен, что с этими легкомысленными людьми когда-нибудь что-то случится. Легкомыслие — это ниточка, на которую нанизано тридцать три несчастья. Теперь надо выручать. К сожалению, даже такое море, как человеческая сердобольность, не может выплеснуться из крутых берегов закона (эту мысль надо запомнить!).

— Товарищ сержант, я их хорошо знаю, — обратился он к милиционеру. Заступничество было робким, он это сам почувствовал.

— Мы хорошие! — насмешливо прохныкал Карпухин.

Шумно