– Он. Терп,– повторила шепотом.– Боже, были бы живы мои родители…

Кругленькая слезинка упала с ее неправдоподобно длинных ресниц на щеку. Очень странная слезинка, в которой сверкнул отблеск зеленых листьев каштана, красные блики заходящего солнца, холодная синева безоблачного неба.

Себастьян вдруг начал задыхаться. Хрипел, храпел, хватался лапами за свою огромную черную морду.

– Пожалуйста… убежим вместе… навсегда… я знаю путь… на другую планету… к хорошим людям…

Эвуня на минуту заколебалась, но потом решительно сказала:

– Нет. Не сегодня. Может быть, в другой раз. Я должна отыскать что-то очень важное, для меня это самая дорогая память.

– Заклинаю вас, – прерывающимся голосом завыл Себастьян. – Завтра, возможно, будет уже поздно. Бежим. Все готово в дорогу.

– Тише. Умоляю. Не сегодня.

И вторая слеза скатилась из второго глаза. Я почувствовал странный соленый вкус во рту.

– Он уже сюда идет. Я слышу его шаги. Он вас застрелит, – с отчаянием прошептала она и подтолкнула нас к двери.

– Мы вернемся, – тихо всхлипнул Себастьян, покорно скользя по полу. – Не отнимайте у нас надежды.

– Хорошо. Я буду ждать. Все время буду ждать. Пока, мои рыцари.

Ошеломленные и взволнованные, мы выкатились на темную веранду с выбитыми стеклами. Где-то кто-то пел протяжным печальным голосом – то ли за рекой, то ли еще дальше, в дремучих лесах, в высоких, как хлеба, травах, на болотах, где по ночам пугают людей блуждающие огоньки; таким мне представлялся мир, окружавший долину.

Невдалеке, по-видимому за углом дома, снова глухо прозвучал выстрел.

– Бежим, старик, – простонал Себастьян.

Мы опрометью бросились к малиннику и сразу окунулись в душный воздух, насыщенный резкими предвечерними запахами. Не разбирая дороги, помчались по направлению к железной ограде.

– Ох, бляха муха,– вдруг прошипел Себастьян. Я хотел спросить, почему он ругается, но в этот момент почувствовал, что какое-то чудовище цапнуло меня зубами за ногу. Вцепилось мертвой хваткой, крепко сжало зубами голень. Я с криком обернулся, но позади никого не было. Только мерно покачивались красные веточки малины, которые я задел. Левая нога утопала в буйной траве. Я раздвинул стебли. Две страшные зубастые железные скобы пожирали мою бедную ногу, точно спаржу. Себастьян смотрел на меня с жуткой болью в черных глазах.

– Я попался в силок, – неуверенно сказал я.

– Гораздо хуже, старик. Это капкан.

– А ты?

– Я – в силок. Это, конечно, чепуха, но лапами не пошевелить. Если б ты мог подойти и помочь…

– Хорошо тебе говорить. Этот капкан мне сейчас ногу перегрызет.

Себастьян долго молчал.

– Все, конец, – наконец проговорил он. – Надо смириться.

– Это как понимать, приятель?

– Мы позовем на помощь. Он, этот Терп, придет и…

И осекся, уставившись в небо. Можно было подумать, сейчас завоет на бледный призрак луны, маячивший над крышей усадьбы.

– И что? – спросил я.

– И нас застрелит.

– Застрелит?

– Да, старик, просто застрелит. Я тебя, кстати, предупреждал. Мне-то плевать. Я готов к самому худшему. Все равно жизнь осточертела. Конец так конец. Я не против.

– Да это же игра. Чего ты несешь? Перегрелся, что ли?

– Игра там, у нас во дворе, – мрачно произнес Себастьян. – Отсюда не возвращаются.

– Но мы ведь однажды вернулись.

– Потому что я знаю секрет. Но на этот раз ничего не получится. Кто рискует, старик…

Где-то рядом раздался шорох. Кто-то, борясь с колючими ветками, продирался сквозь малинник.

– Наберись мужества, чтобы с достоинством взглянуть в глаза смерти, – сдавленным голосом сказал Себастьян.– Прощай, старик.

Мы напряженно вглядывались в гущу малинника. Из кустов медленно высунулась седенькая голова, загорелое лицо с белыми, точнее, зеленоватыми усами, а затем и вся тщедушная фигура старика в рубашке без воротничка, в диагоналевых штанах и огромных валенках, подбитых кусками старой покрышки.

– От и вляпались, – сказал старичок с очень странными интонациями – то ли певучими, то ли жалобными.

– Он говорит, плохи наши дела, – быстро перевел Себастьян. Старичок согласно закивал серебряной головой.

– Выпустите нас, – повелительно сказал я. – У нас мало времени. Мы нездешние.

– А нельзя отпускать, – добродушно улыбаясь, не то запел, не то заплакал старичок. – Попались – терпите.

– Старый человек, – торжественно произнес Себастьян, – неужели ты возьмешь на свою ветхую совесть нашу молодую кровь?

– Ишь ты, какая хитрая сявка, – протяжно удивился седенький старикан. – Беда заставила, так по-людски заговорил. Нет, зайчатки, не могу я вас отпустить. Паныч Терп злой, ох какой злой барчук. Кто сюда раз войдет, тому хана. Навсегда.

Себастьян почему-то не спешил переводить речь старика. А я не знал ни что такое «сявка», ни что такое «хана». Хотя нетрудно было догадаться, что «сявка» имеет мало общего с титулом лорда, а «хана» может предвещать только большую беду.

Старичок присел на обросший грибами пень и стал невозмутимо сворачивать цигарку над жестяной коробочкой с табаком и листочками папиросной бумаги. Старательно послюнив край листка, проговорил задумчиво:

– А Винцусь наш, горемыка, круглый сирота, как однова пропал, так на всю жизнь и сгинул. Плохо ему у нас было аль обижал кто? Мы со старухой от зари до зари горбатились, чтоб ка-быздоха этого в люди вывести, сам священник его привечал и грамоте учил. А он, бедные вы мои зайчатки, только и делал, что проклинал нашу жизнь, по другой томился. И вот взял да убежал, мы и не знаем, на каком он свете, где приткнулся, чего делает.

– Может, над другими людьми измывается? – хмуро пробормотал Себастьян.

Старичок закурил ловко свернутую цигарку и вздохнул.

– Может, и так. Он у нас чувствительный, ты его и пальцем не тронь, а сам иной раз любого достанет. Горючими слезами заливается, клянет поганый мир, себя, постылого, и так, рыдаючи, живым огнем припекает ближних. И в кого он только, аман проклятый, уродился?

– Может быть, в деда с бабкой? – осторожно предположил Себастьян.

– Брешешь, зайчик. Это ж мы ему дед с бабкой будем. И вас тоже жалко, ой как жалко. А тебя, – он ткнул в Себастьяна желтым от табака пальцем, – тебя больше всего. Ишь какая здоровущая псина, породистый небось, а? Один ошейник чего стоит. Хозяева кучу денег потратили, а ты шляешься по чужим садам.

– Вообще-то, мы бы могли разузнать про Винцуся, – небрежно бросил я.

– А вы что, дачники?