Вернувшись на аэродром, я отрапортовал о том, что видел, и мне сообщили, что пилотом «фоккера» был граф Холк – мой старый товарищ по Восточному фронту.

Холк упал на землю с простреленной головой. Я глубоко переживал его смерть – он был для меня образцом пилота, яркой личностью.

Наша активность под Верденом летом 1916 года нарушалась частыми грозами. Для летчика очень неприятно попасть в грозу. Например, в битве при Сомме целая английская эскадрилья приземлилась из-за грозы на нашей территории, и летчики были взяты в плен.

Мне не приходилось пролетать через грозовые тучи, но я имел подспудное желание пойти на этот эксперимент. Как-то раз целый день была гроза. Я летел со своего аэродрома в Монте в крепость Мец. На обратном пути со мной приключилось следующее.

Я намеревался вернуться домой. Когда я вывел свою машину из ангара, стали заметны первые признаки приближающейся грозы. Тучи гигантской черной стеной надвигались с севера. Опытные пилоты отговаривали меня лететь. Однако я чувствовал бы себя малодушным, если бы не справился с заданием из-за какой-то глупой грозы. Мне хотелось попробовать. Во время старта начался дождь. Я вынужден был снять очки. Проблема заключалась в том, что нужно было перелететь через горы Мозель, где гроза только начиналась. Я сказал себе, что мне повезет и я пройду сквозь грозу, и быстро направился к черной туче, которая простиралась до самой земли. Я летел на максимально низкой высоте и был вынужден буквально перепрыгивать через дома и деревья. Вскоре я перестал понимать, где нахожусь. Ветер подхватил мою машину и понес, как клочок бумаги. Сердце мое упало. Я не мог сесть в горах и продолжал полет.

Чернильная темнота окружала меня. Внизу деревья гнулись от урагана. Внезапно прямо перед собой я увидел высокий лес. Мне невозможно было избежать это препятствие. Мой полет превратился в соревнование по прыжкам. Я вынужден был буквально перепрыгивать через деревья, деревни, шпили и колокольни, держась в пяти метрах от земли. Иначе вообще ничего нельзя было видеть. Молнии сверкали вокруг меня. В то время я еще не знал, что они не представляют угрозы для самолетов[18], и был уверен в своей смерти, думая, что ветер непременно бросит меня на деревню или лес. Если бы мотор остановился, это был бы конец.

Наконец я увидел, что на горизонте посветлело. Там гроза уже прошла. Я выживу, если доберусь туда. Собрав все силы, я устремился к свету и неожиданно выбрался из грозовой тучи. Дождь все еще лил, но я уже чувствовал себя спасенным.

Под струями дождя я приземлился на свой аэродром. Меня ждали, из Мец сообщили о моем старте и о том, что меня поглотила грозовая туча.

Больше я никогда не полечу сквозь грозу, если только родина не потребует этого.

Когда оглядываешься назад – все сглаживается. Кроме опасности, я испытал во время этого полета еще и славные моменты, которые не хотел бы пропустить в жизни.

С начала пилотской карьеры меня не покидало желание летать на одноместном истребителе. После долгих уговоров начальства я наконец получил разрешение пересесть в «фоккер». Конструкция мотора была для меня в новинку. Кроме того, странно было оказаться в полете в одиночестве.

«Фоккер» принадлежал совместно моему другу и мне. Каждый из нас боялся, что другой разобьет нашу «коробочку». Мы летали навстречу врагу: я – утром, он – после обеда. По утрам французов совсем не было. Он полетел днем и не вернулся. Не было никаких вестей о нем.

Поздно вечером пехота сообщила о воздушном бое между «ньюпором» и немецким «фоккером», в ходе которого немецкий самолет, видимо, сел в Moρτ-Оме. Очевидно, в нем был мой друг Рейманн, так как все другие пилоты уже вернулись. Мы сожалели о судьбе бравого товарища. Глубокой ночью мы услышали по телефону, что немецкий летчик неожиданно появился в передовых траншеях в Морт-Оме. Похоже, это был Рейманн. Из-за повреждения мотора он вынужден был сесть. Не в состоянии дотянуть до своих, он приземлился на нейтральной полосе, быстро поджег машину и спрятался в воронке от мины. Ночью Рейманн пробрался в наши траншеи.

Через несколько дней мне дали другой «фоккер». На этот раз я чувствовал моральную ответственность за него. Я летел в третий раз. Во время старта мотор внезапно остановился, пришлось садиться прямо в поле. Из-за этого прекрасная машина мгновенно превратилась в груду искореженного метала. Я остался невредим.

В июне нам вдруг приказали грузиться в поезд. Мы не знали, куда направляемся, но предполагали правильно и поэтому не удивились, когда командир сообщил, что мы едем в Россию[19]. Мы пересекли всю Германию с нашим «бродячим отелем», который состоял из обеденных и спальных вагонов, и прибыли наконец в Ковель. Там мы еще оставались в поезде. Есть много преимуществ в таком проживании. Каждый готов продолжить путешествие, не меняя своего жилья.

Но жарким русским летом спальный вагон оказался для нас пределом мучений. Поэтому я договорился со своими друзьями Герстенбергом и Шиле организовать себе жилье в соседнем лесу. Мы соорудили тент и жили, как цыгане. Прекрасное было время.

В России наше соединение активно участвовало в бомбежках. Наша задача состояла в том, чтобы раздражать русских. Мы бросали бомбы на их замечательные железнодорожные сооружения. Однажды вся наша эскадрилья вылетела бомбить важный железнодорожный вокзал. Место называлось Маньевице и находилось в 30 километрах за фронтом. Это было недалеко. Русские планировали наступление, и вокзал был забит огромными поездами, стоявшими близко друг к другу. Целые мили рельсов были заняты ими, сверху это было хорошо видно. Такой объект был достоин бомбардировки. В это время я был в восторге от бомбометания и часто вылетал дважды в день.

В тот день все находились в готовности. Каждый пилот проверил исправность своего мотора, подстраховываясь от очень неприятного приземления не по своей воле на другой стороне фронта, особенно в России. Русские ненавидят немецких летчиков. И если поймают, то обязательно убьют. Немногочисленные русские летчики, как правило, быстро оказываются сбитыми. Пушки[20], которые Россия использовала против самолетов, были хорошими, но их насчитывалось слишком мало. В сравнении с полетами на западе пилотирование на востоке можно было сравнить с редким праздником.

Самолеты, загруженные бомбами до предела, тяжело катились на старт. Иногда я брал до 150 килограммов бомб на машину типа «С». Кроме того, я имел с собой весьма тяжелого наблюдателя, который никоим образом не страдал отсутствием аппетита. У меня была также пара пулеметов. Я еще не использовал их по прямому назначению в России. Жаль, что в моей коллекции трофеев только один русский.