— Это что, игра в правду? — лукаво спросил Пьер. — Ты человек решительный, волевой. Любитель удовольствий. Ты любишь жизнь и умеешь ею наслаждаться как никто. Любишь хорошие рестораны, марочные вина, виски двенадцатилетней выдержки, оживленные разговоры, политику, свою работу, футбол, вечеринки с друзьями, отпуска, дорогие машины… Не любишь зануд, пустомель, своих сослуживцев, любителей светской жизни, вегетарианской кухни, религии в целом и отдельных религий, в общем, всего, что кажется тебе пустой тратой времени и мешает наслаждаться жизнью.

— Я не узнаю себя в этом портрете, — ошеломленно признался Жереми. — А Виктория?

— Виктория? Она спасает тебя каждый день. Она — твой ангел-хранитель, твоя страховка.

— Но… как я к ней отношусь? Я люблю ее?

Этот вопрос удивил Пьера. Он почесал в затылке, нахмурился:

— Ты меня об этом спрашиваешь? На это трудно ответить. Она — то прочное, что есть в твоей жизни. Ты это знаешь и благодарен ей.

— Это не тот ответ, которого я ждал.

В эту минуту вошла Виктория.

— Готово, позвонила. Мне показалось, что его это устроило, у него в разгаре партия в гольф. Он советует тебе отлежаться. О чем вы говорили?

— О Жереми. О его личности. И о тебе. О том, как он тебя любит, — смеясь ответил Пьер. — Я разговариваю с сумасшедшим!

— Вот как! И что же, ты любишь меня? — спросила Виктория, садясь к нему на колени.

— Вот именно, до безумия.

Он всмотрелся в лицо Виктории, которое было совсем близко, и вдруг понял, как ему повезло.

Она сжала его руку:

— Жереми, мне тревожно за тебя. Я думаю, нам надо обратиться к специалистам.

— Не беспокойся. Пьер прав. Завтра память ко мне вернется. Если нет — обещаю тебе, что сдамся врачам.

— Если только не забудешь свое вчерашнее обещание, — усмехнулся Пьер.

— Ты мне напомнишь.

— А не вздремнуть ли тебе сейчас? — предложил Пьер. — Это может пойти тебе на пользу.

При мысли о том, что придется лечь в постель, на Жереми накатила тревога. Шуткой он попытался прогнать осаждавшие его воспоминания.

— Мне хочется лечь, расслабиться, но не спать. Прикинь, если я еще раз перепрыгну в будущее! Пять лет, десять, пятьдесят! Открываю глаза и — о ужас! — в стакане лежат вставные зубы, а рядом Виктория пускает слюни!

— Прелестно! — рассмеялась Виктория.

— Я вас оставлю, — сказал Пьер, вставая. — Пойду проведаю Клотильду.

— Передай ей мои извинения, — сокрушенно пробормотал Жереми.

— Нет проблем. Я все ей объясню, она поймет.

Когда Пьер ушел, Жереми лег на диван. Виктория на минуту вышла и вернулась с бутылкой шампанского и двумя бокалами.

— Мы все-таки отпразднуем твой день рождения вдвоем…

Она протянула ему бокал:

— Ты сейчас думаешь о твоей амнезии?

— Только о ней и думаю, — сказал он и тотчас поправился, осознав свой промах: — Хотя мне очень хорошо сейчас с тобой.

Она улыбнулась:

— Скажи мне, что тебя гнетет.

— Я думал, что станется с нами, если завтра память ко мне не вернется. В конце концов, гипотеза о новой ремиссии ничем не подтверждается.

— Но в прошлый раз…

— Это был прошлый раз! Один раз — еще не правило!

— Не беспокойся. Если память не вернется, мы пойдем к лучшим специалистам. Ничто не помешает нашему счастью!

— Да уж, в историю мы с тобой попали исключительную! — усмехнулся он. — Не правда ли, фантастика — знать, что в каждый день рождения, просыпаясь, я буду обнаруживать новые сюрпризы? Представляешь, встаю, как ребенок рождественским утром, и бегу по комнатам считать наших детей. А как приятно будет увидеть новых друзей, которых я знать не знаю, развалившихся на моем диване!

— Хватит, не говори глупостей. Хотя мне больше нравится, что ты принимаешь это так.

— Что мне эта болезнь, если я счастлив с тобой.

Она погладила его по лицу.

— Настроимся на позитив, — продолжал он. — Эта амнезия позволяет нам взглянуть на нашу жизнь со стороны, осознать ее ценность.

Виктория просияла.

— И правда. Кстати, мне бы хотелось, чтобы мы с тобой серьезно задумались о втором ребенке.

Жереми взглянул на нее удивленно:

— Вот как? Но я ведь только что познакомился с первым.

Она пропустила эти слова мимо ушей.

— Я думаю, разница между детьми должна быть не больше двух лет, чтобы они стали по-настоящему близки. И потом, пока мы все равно в пеленках и сосках…

Она легла рядом с Жереми. Он невольно оробел, застигнутый врасплох этой близостью, но то было счастье.

— Давай сделаем Тома братика сейчас, — шепнула она ему на ухо.

Жереми так и не смог до конца отдаться наслаждению. Он скорее наблюдал происходящее, чем участвовал в нем.

Они допили шампанское, и Жереми, захмелев, никак не мог собраться с мыслями. Когда Виктория протянула ему маленький сверток с подарком, он попытался улыбнуться ей. Непослушные губы растянулись в бессмысленный оскал.

— Эй! — рассмеялась Виктория. — Да ты как будто пьян. Я никогда не видела тебя таким, ты и выпил-то всего ничего!

— Я, кажется, действительно немного перебрал, да и устал.

Он разорвал бумагу и обнаружил под ней что-то вроде ларчика из серебра тонкой чеканки. Не понимая, что это такое, он повертел его в руках.

— Эта безделушка привлекла твое внимание в витрине одной лавки на улице Розье.[2]Псалтирь в серебряном футляре. Ты так запал на эту вещицу, что я удивилась. Стоял перед ней как… загипнотизированный. Вообще-то ты не интересуешься религией. Но я подумала, что для тебя в этом есть какой-то смысл.

— Спасибо, — с трудом выговорил Жереми, удивленный странным подарком.

Он открыл футляр и извлек маленький томик, напечатанный на пергаментной бумаге. Пришлось сделать усилие, чтобы прочесть надпись на обложке: «Псалтирь. Иврит / Французский».

— Тебе не нравится?

— Нет… потрясающе… я… немного пьян. Я, пожалуй, отдохну.

— Ладно, я пока уберу все это.

Она встала, поставила бутылку и бокалы на поднос и направилась в кухню.

Оставшись один, он вдруг почувствовал, как по вискам течет пот. Ледяное дыхание сковало руки и ноги, живот, спину. Он открыл книгу и полистал страницы, с трудом дыша. Отодвинул ее, потом поднес к самым глазам.