litbaza книги онлайнРазная литератураАвтограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях - Наталья Александровна Селиванова

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 121
Перейти на страницу:
хорошо — для немца смерть. Примеров истинного трагикомизма нашей жизни немало. На выходные мы с женой уезжаем в Тверскую губернию. Справа и слева от дороги наблюдаем нескончаемую помойку. Я имею в виду не только неубранный мусор, но и деревеньки, похожие на заброшенные кладбища. Вдоль этой грязи и запустения мчится прогнившая и старенькая машина, а в ней два русских человека ведут разговор о вечном и учат Европу уму-разуму.

— Вы как-то говорили, что для вас абсолютны две ценности: русский интеллигент и русская женщина. Каким вам видится состояние «прослойки» в наше время? Судя по писателям, утратившим социальный статус, оно печально.

— Стилистика бытия русского интеллигента — это самое прекрасное, что существует в диапазоне всех способов жизни. Ни экономические, ни политические пертурбации не властны изменить образ жизни интеллигенции. В то же время я не наблюдаю сильного падения интереса к литературе. Как читали четыре процента нашего населения книжки, так и читают. В 60-е и 70-е годы любителей словесности, наверное, было побольше, но, уверяю вас, ненамного.

— Не видите ли вы противоречия между ценностями, которые исповедует интеллигенция и которые стремится передать детям, и современной жизнью, сбросившей эти ценности «с корабля истории»?

— Мой сын не принял мои ценности. Последнюю книжку, которую он прочитал, по-моему, был аттестат зрелости. И с тех пор в печатные тексты не заглядывал. Надеюсь, конечно, что не зарежет кого-то в темном углу. Он — фельдшер, а вот на 26-м году жизни решил заняться бизнесом. Считаю такой ход вполне нормальным. У Салтыкова-Щедрина, например, сына из Царскосельского лицея за воровство выгнали. Сыновья Толстого не стали сколько-нибудь значительными людьми. Короче говоря, в жизни часто происходит отрицание предшествующей положительной величины.

— А русская женщина способна вызвать иронию писателя?

— Нет. В мою стилистику она не вписывается. Дело в том, что женщина требует другого взгляда, ноты, близкой к пиетету. По отношению к дамам я — чистый романтик, причем платонический, поскольку о них не пишу вообще.

— Неужели никогда сердце не екнуло, а рука не запечатлела на бумаге нечто любовное? Скажем, Хемингуэй, переживая бурный роман с женщиной, испытывал вдохновение.

— Он был легкомысленным человеком.

— Другими словами, когда мужчина пишет о любви к женщине, по-вашему, это ерунда?

— С моей точки зрения, любовь — не тема для писателя.

— Вот как! А Бальзак?

— Отечественная словесность, в отличие от западноевропейской, содержит иной алгоритм. Русская литература — всегда исследование в эстетическом значении этого слова. На Западе любовные романы за редким исключением представляют собой зеркальное отражение с некоторой долей изящества. Образно говоря, иностранцу важно описать лошадь как она есть. Русскому писателю — ее «разрезать». Да, противно, многое кажется неприятным. Но это очень «наше».

— Как вы полагаете, есть ли проблема, которая неминуемо усложняет жизнь любой женщине?

— Женщины унижают себя, возводя свое положение в тему. Я не оригинален, говоря, что мужская доля — доля человека. Но я представляю женщину в большей степени человеком, чем мужчину. Нет никакой особенной «женской» темы ни в жизни, ни в искусстве. Уверен, это надуманная проблема. Недаром Жорж Санд взяла себе мужской псевдоним. Она таким образом стремилась подчеркнуть общечеловечностъ своего предназначения.

— Мы часто сетуем на размытость критерия в любой жизненной сфере. Для вас существует понятие нормы применительно к человеку?

— Нормальным, наверное, можно назвать человека, который копает картошку. По правде сказать, писатель — это скорее всего отклонение от нормы. Просто существуют благие и неблагие аномалии. Я часто думаю о том, что человек — некая субстанция, бытующая вне природы. От природы у него адреналин, который вырабатывается в экстремальных ситуациях, и инстинкт самосохранения. Даже система продолжения рода выходит за пределы природного естества, как ни парадоксально покажется на первый взгляд. Действительно, в противоположность подавляющему большинству животного мира человек способен заниматься сексом круглый год, и притом любовное чувство чаще всего отсутствует напрочь.

— Вернемся к вашему творчеству. Помимо добывания денег, для журнала удается что-то писать?

— Я работаю аккуратно, как доменное производство, не отвлекаясь на праздники. Летом выйдет книжка «Низкий жанр» в издательстве Русанова. В нее войдут рассуждения о писателях. Скоро закончу очерк о Писареве — бездельнике и сердитом мальчике, за которого не вышла замуж любимая женщина. Он был так огорчен, что решил извалять Пушкина в грязи.

— Вы и его «прикладываете»? Знаете, когда я прочитала ваши комментарии по поводу философских взглядов Толстого, подумала: «Большевики были правы, не пуская сатирическую литературу к читателю». Ваша ирония убеждает.

— По обыкновению все русские писатели впадали в менторский тон. Недаром Гумилев остроумно завещал Ахматовой: «Аня, когда я начну пасти народы, отрави меня». Уроки «классной дамы» кроме раздражения вызывают еще и досаду. Все-таки начинать с «Казаков», а закончить «Фальшивым купоном» — обидно для русского читателя.

— А вы не начнете «пасти народы»?

— Не хотелось бы.

ГАЗЕТА УТРО РОССIИ

16.06.1994

Русские прошли

Даниил Гранин весной жил и работал в Германии. В начале лета в Москву его привели издательские дела. В редакции журнала «Новый мир», который начиная с № 7 будет публиковать новый роман писателя «Бегство в Россию», состоялась наша встреча.

— Вы прошли всю войну и закончили ее под Кенигсбергом. Примечательно, что именно в Германии ваше творчество получило известность. Роман «Искатель» немцы шумно издали еще в 1956-м. Что вы испытывали к немцам в то время?

— Для меня свидания с немцами средних лет скорее напоминали встречи промахнувшихся. А сразу после войны я не мог ни слышать, ни думать о них. Действительно, вокруг «Искателя» было организовано что-то вроде кампании, поскольку на заводах и в КБ стали создаваться бригады искателей. Меня столь утилитарное отношение к литературе отвращало и удивляло одновременно. Короче говоря, чувство ненависти к народу, который во вторую мировую войну убивал мой народ, нужно было преодолевать. И я много писал об этом, к примеру, в «Блокадной книге», которую немцы, я отдаю им должное, кряхтя и вздыхая, все-таки перевели и издали.

— Вы много раз бывали в Германии. Что бросилось в глаза на этот раз?

— Между Восточной и Западной Германией снова возникает стена, причем, образно говоря, ее возводят те самые восточные немцы, которые еще недавно Берлинскую стену разрушали. Слезы радости, объятия, братство первых дней сменились по сути холодностью. Немцы восточных земель не любят ездить в Западный Берлин. Для них это чужой город, который они не знают и не хотят узнавать. А самое главное, они ощутили в полной мере, что потеряли, — социальные гарантии.

— А что они приобрели?

— Роскошные магазины, огромный выбор

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 121
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?