роскошно. Если же этого мощного запаса нет, то человек начинает искать его у других — потому и появляется в людях неудовольствие, нытье и зависть.

— Олеша говорил, что главная надежда юных — это надежда на бессмертие.

— Вот и мои герои, в общем, взрослые, а ведут себя как дети — не перестают дразнить судьбу. Временами она побеждает, и тогда они говорят: «Неприятность? Моя сладкая неприятность!» Как у Введенского:

Болезни, пропасти и казни

Ее приятный праздник.

Вы посмотрите, в любой пьесе Шекспира, Корнеля, Мюссе идет игра с судьбой. Эта тема звучит и в моей любимейшей новелле Т. Манна «Смерть в Венеции». А разве нет вызова судьбе в творениях Толстого? Верить в собственное бессмертие, по-моему, это и есть подлинный героизм.

— Кто из классиков вам особенно дорог?

— В моем одесском детстве — Олеша. Литература юго-запада всегда была со мной: Багрицкий, молодой Катаев, Ильф и Петров.

Тынянов и Шкловский оказали огромное влияние на мою режиссуру. После просмотра спектакля «Нищий, или Смерть Занда» Виктор Борисович написал о нашем театре, увы, последнюю в своей жизни статью. Если я не ошибаюсь, она называлась «Возвращение времени». Он так замечательно рассказал об увиденном, что я вполне переживу любую ругань критиков букеровской шестерки.

— Находите ли вы в современной литературе аналогию тому прорыву, который когда-то осуществили обэриуты?

— Стилизации под обэриутов не кажутся мне предметом для разговора. Я завидую людям, рожденным с собственной, ни на кого не похожей интонацией, которая впоследствии у призванного человека образует стиль. Как косноязычно, как скромно, или как витиевато, как выспренно могут звучать авторские голоса. Новая литература — всегда невольное косноязычие. Я помню силу впечатления от прочтения пьес и прозы Володина. Считаю литературные возможности Жванецкого огромными, а он написал всего лишь одну пьесу «Концерт для…», которую я и поставил в Питере в 1974-м. Мы чудом отыграли спектакль тринадцать раз. Потом первый ленинградский большевик Романов назвал наше детище главной идеологической ошибкой последних лет, и спектакля не стало.

— В «Сплошном неприличии» есть несколько важных для читателя размышлений. Вот одно: «Если без метафор, то настоящего в жизни совсем мало: два-три ощущения, пять-шесть запахов и один ровный звук твоей души, ровно столько, чтобы успеть вспомнить перед смертью…».

— «Убийцы вы дураки» — название романа Введенского, можно сказать, утраченного. От романа осталось 15 фраз, которые, к счастью, запомнил и записал Хармс. В одноименной вещи, замыкающей мою трилогию, тема «у последней черты» становится главной. Предполагаю, что в роковую минуту человек скорее всего испугается, потому как обязательно случится нечто непредвиденное. А если он все-таки успеет вспомнить, то что именно? Наверняка это будут неглавные, странные мгновения в его жизни.

Я сейчас подумал о своем первом, автобиографическом рассказе «Памяти Люды», в котором герой навещает в больнице одноклассницу, умирающую от почечной недостаточности. Удивительно, что еще недавно, в школьные годы, эта красивая девушка меня недолюбливала. А в момент встречи между нами, восемнадцатилетними, вдруг возникла невероятная приязнь, глубина отношений. Да, можно сказать, ты пришел ее навестить, и она тебе благодарна. Но тогда меня поразило другое — возможность стать любимым в одну минуту при обстоятельствах внешне понятных, вместе с тем их подлинную основу трудно определить.

По-моему, писать о том, чем мы живем, вообще не стоит. Я полагаю, что недоступность, неизвестность человеческих возможностей — тема куда более важная.

ГАЗЕТА УТРО РОССIИ

20.10.1994

Юрий Арабов: Поэты в России станут маргиналами

Впервые о них заговорили в начале 80-х. В 1983-м ЦК ВЛКСМ объединил стихийно возникавшие литературные вечера под крышей Клуба поэтов, предложив один из особняков на улице Герцена в Москве. Сашу Еременко тогда избрали королем поэтов. Четыре года спустя стихи Алексея Парщикова, Ивана Жданова, Александра Еременко, Нины Искренко, Юрия Арабова появились на страницах журнала «Юность». Эту плеяду с восторгом приняла пресса. Стихи Нины Искренко и Юрия Арабова высоко оценил Андрей Вознесенский. Сегодня Юрий Арабов — автор трех поэтических книг, четвертая готовится к выходу в издательстве «ИМА-пресс».

— В 1988-м в литературу вошло поколение прозаиков, названное «новой волной»: Татьяна Толстая, Вячеслав Пьецух, Евгений Попов. Ваша компания появилась раньше, да и шуму наделала больше. Однако произведения прозаиков изредка, но все же публикуются в периодике. О вашей когорте, кажется, начинают забывать.

— Считается, что поколение состоялось, когда оно группируется вокруг крупной личности или эпохального исторического события. Действительно, благодаря перестройке нас узнали, но осевой личности среди нас, увы, не оказалось. Конечно, мы симпатизируем друг другу, но при этом страшно разобщены — видимся раз в несколько лет. Если вспоминать начало 80-х, то в литературе нас уже тогда разбивали тем, что впускали понемногу. Сначала печатали Парщикова, Жданова, Еременко. Потом Нину и меня. Другие же вообще никуда не вошли. Таким образом старшие товарищи как бы ссорили нас, и в конце концов их план удался. Буквально на днях я вернулся с фестиваля современной поэзии, который проходил в Барнауле. Представьте себе, нас там помнят. Некоторые люди мне признавались, что наш дебют — публикация в «Юности» — перевернул им жизнь. Я удивлен столь экзальтированной реакцией.

— Кто принимал участие в фестивале?

— В основном студенты филфака университета. Запомнился украинец, который сочиняет на родном языке хокку. Пожилые дамы читали стихи. Во многих случаях причина сочинительства кроется в неудачной личной жизни.

— Может быть, вам тоже посочувствовать?

— У женщины личная жизнь может сложиться или не сложиться. У мужчин независимо от семейного статуса она не складывается никогда.

— Но по крайней мере, ваша творческая жизнь складывается пока благополучно. Правда, читательская аудитория у поэзии стремительно сокращается.

— Россия вступает в эгалитарно-демократическую цивилизацию. И в скором времени в культуре будут доминировать поп-формы. Но отдельные представители, типа меня, — маргиналы — будут всегда.

— Вы — маргинал?!

— Поэты стали маргиналами везде. И в России лет через пять-десять мы будем такими же. Я знаком с американскими поэтами и знаю, что живут они, как самая захудалая богема. Кружок из 10–15 человек объединяется вокруг профессора, много обсуждают и читают вслух самим себе. Тиражи их книг не превышают 200 экземпляров. И никакой другой аудитории.

— Сейчас интеллектуальная элита вошла в моду. Ее зовут на тусовки, всевозможные презентации. Вы, похоже, сознательно избегаете светской жизни?

— Любой закрепленный имидж тормозит развитие творческого человека. На мой взгляд, нужно быть вне богемы и вне истеблишмента. И тот, и другой круг живет по своему уставу, диктует определенный тип поведения, что в конечном счете мешает самостоятельно двигаться.

— В современный