– Мне бы хотелось это увидеть, – сдержанно высказался Ахаякатль. – И то, что я увижу, непременно передам нашему правителю.

– Уж будь добр, передай!

Сановник широко улыбнулся, подумав о том, как он вместе с императором будет смеяться над хвастовством чужеземца. По этому поводу можно будет сочинить стих и прочитать его на ближайшем религиозном празднике, пусть собравшийся народ посмеется над откровенной похвальбой чужеземцев.

– Мы ждем, – перевела ответ Ахаякатля Малинче.

– Скажи ему, что они не только увидят наши снаряды, но еще и услышат, как они летят, – хмыкнул командор Кортес. – Пли!

Пушкари слаженно подожгли порох, и огромные чугунные мортиры высотою в рост человека, с грохотом содрогнувшись, разом выстрелили. Выпущенные ядра, снаряженные взрывчаткой, ударившись о вершины деревьев, взорвались, разбрасывая во все стороны смертоносную начинку. Фиолетовый цвет, слетев с деревьев, мгновенно укрыл землю, будто ковром.

Ахаякатль стоял оглушенный, не в силах проронить даже слово. Он вдруг осознал, что стоит в одиночестве, а сопровождавшие его сановники с перепуга попадали в обморок и теперь с расшибленными лбами катались по земле.

Чужестранец, взявшись за бока, громко смеялся, а Ахаякатль продолжал стоять с помертвевшим лицом.

– Это и будет мой привет твоему господину. Обязательно передай ему, что скоро я появлюсь в его доме.

Перешагнув через распластанное на земле тело слуги, Ахаякатль зашагал по тропе, увлекая за собой растерянную свиту.

* * *

Ацтекский столичный город Теночтитлан со стороны представлял впечатляющее зрелище. Он был не просто большим (даже по европейским меркам), он был огромным! Башни с храмами, возвышающиеся на площадях, буквально подпирали небесный свод. Даже Рим, с его населением в сто тысяч человек, по сравнению с ацтекским городом выглядел всего-то захудалым поселением.

Испанский отряд, облаченный в железо с головы до ног, выстроившись в строгом боевом порядке, где в числе первых на высоком коне ехал командор Эрнан Кортес, с флагами в руках и тяжелыми алебардами на плечах, торжествующе сверкавшими на солнце, спустился по хорошо укатанной дороге к столице. Железо угрожающе бренчало, а ноги, закованные в броню, поднимали по дороге густую пыль.

Эрнан Кортес, подняв забрало, посмотрел по сторонам, на возвышающиеся над городом пирамиды, на дома, рассыпанные в низинах и на склонах, на людей, выбежавших на дамбу, чтобы получше рассмотреть чужаков.

Рядом с Кортесом, отступая от него на полшага, также на лошади, ехал проповедник Берналь Костилью. Он прибыл в Новую Испанию восемь лет назад, чтобы нести слово Божье в языческие народы. Его корабль на подходе к землям Мешико потерпел крушение, и Костилью, оставшийся в живых единственным из всей команды, был подобран племенем майя, среди них он прожил шесть лет.

Повернув голову к Кортесу, сделавшись вдруг неожиданно торжественным, проповедник произнес:

– Капитан, я в своей жизни не видел ничего подобного. Такое зрелище можно лицезреть только во сне.

Командор попридержал коня, желая получше рассмотреть ступенчатую пирамиду, вздымающуюся в самом центре города.

– Не могу поверить собственным глазам, что такое возможно, – отозвался он столь же удивленно, как и проповедник. – Причем все эти каналы, храмы, башни сделали какие-то дикари, которые даже не упоминаются в Библии. Поверь мне, Берналь, не пройдет и года, как этот город со всем его великолепием будет принадлежать нам.

На вздернутом подбородке конкистадора отчетливо вырисовывался багровый шрам, полученный в недавней стычке с отрядом ацтеков.

Уже проезжая мимо зверинца, раскинувшегося близ центрального парка, Кортес увидел, как в одной из клеток огромный ягуар раздирал обезглавленное человеческое тело.

– Что за дьявол?! – невольно воскликнул Кортес, попридержав коня. – Они кормят людьми животных?

Берналь лишь усмехнулся:

– Я вижу, командор, у вас слабые нервы, и очень хорошо, что вы не оказались здесь вчера, когда состоялось жертвоприношение богу солнца. Эти жрецы настолько наловчились в своем гнусном ремесле, что специальными обсидиановыми ножами вырезают из груди пленников сердца. Толпе они показывают дымящееся сердце еще до того, как жертвы умрут, а потом кидают сердце прямо в морду идолу.

– Для чего они это делают? – не сумев сдержать омерзения, вскричал Кортес.

– По их убеждению, человеческие сердца и человеческая кровь нужны богу для устройства мира. Для того чтобы солнце продолжало свой путь, чтобы луна не упала на землю, а звезды не осыпались. Тела для них не представляют никакого интереса, а потому они скармливают их животным или…

– Съедают сами? – в ужасе продолжил Эрнан Кортес.

– Именно так. Боже мой, вы побледнели! Я никак не полагал, что вы такой чувствительный.

– Они отстроили большие города, но совершенно не представляют, что такое мораль.

– Вот здесь вы глубоко ошибаетесь, командор. Их мораль не менее высока, чем у аристократов Испании. Они почитают своих господ, на первом месте у них личная доблесть, а на поле брани никто из них не ударит противника в спину, и уж тем более они не станут нападать на врага вдвоем, а то и втроем, как это принято в наших армиях.

– Они что, будут дожидаться, пока враг укокошит их солдата, так, что ли? – зло спросил Кортес.

Зверинец остался далеко позади, но запах человеческой крови продолжал преследовать. Казалось, что им пропиталась вся его одежда, все окружающее пространство, включая листья на деревьях, даже придорожные камни источали скверный запах. А может, так оно и было в действительности.

– Война у ацтеков – это в первую очередь поединки с врагом, кто-то третий не имеет права вмешиваться в их своеобразную дуэль. По-другому это называется доблесть. Если одного убивают, тогда на его место становится другой.

– Чертовы язычники! У них все не так, как предписано христовыми заповедями! Невозможно понять, где доблесть, а где безрассудство и откровенная глупость.

– Даже когда они побеждают, то не убивают своего противника, а пленяют его, чтобы потом принести в жертву. Причем победивший воин должен сказать своему пленнику: «Он мне как любимый сын». А тот непременно должен ответить: «Он мне как любимый отец». И знаете, как называются эти ритуальные войны?

– Даже не представляю. Какое-нибудь гнусное название.

– Вы опять не правы, дорогой Эрнан. Они называются цветочные войны!

– Однако! Эти дикари весьма романтичны, если каннибализм называют цветами.

– Вы зря насмехаетесь. В их государстве весьма развита поэзия, а ацтекский император не лишен поэтического дара. Он вообще покровительствует деятелям искусств.

– Вы говорите так, как будто бы речь идет о просвещенной Европе, а не о каких-то дикарях, одетых в кушаки и перьевые накидки.