В то время американское правительство сражалось с «красной угрозой» при помощи внутренних репрессий и вооруженной интервенции в России, в то время как в Европе подходила к концу Первая мировая война. Тем не менее в России большевики победили и создали новое государство, Союз Советских Социалистических Республик (СССР). В самих Соединенных Штатах «красные» были подавлены, но не уничтожены; они пережили «борьбу с красной угрозой» и перегруппировались в новую Коммунистическую партию. Коммунизм сохранил значительную долю симпатий среди американского рабочего класса и влияние на него и стимулировал деятельность нескольких наиболее динамичных активистов в рамках профсоюзного движения55.

Таким образом, призрак большевизма продолжал преследовать американский истеблишмент. Страх перед «красной революцией» даже вспыхнул снова, когда печально известный крах на Уолл-стрит 1929 года ознаменовал собой начало всемирного экономического кризиса, известного как Великая депрессия. Эта экономическая чума привела к беспрецедентному уровню безработицы и невыразимым страданиям. Она также подтвердила теорию Маркса о развитии и неизбежной кончине капиталистической системы – анализ, который вдохновил революционеров-большевиков. В любом случае Великая депрессия резко выявила недостатки Америки и международного капитализма, тем более, что на родине большевизма, где при Сталине шла быстрая индустриализация, не испытывали ни экономического кризиса, ни массовой безработицы. Напротив, в 1930-е годы Советский Союз испытывал настоящую промышленную революцию. Американский историк Джон Х. Баккер даже сравнил это быстрое развитие советской экономики с экономическим бумом в Западной Германии после Второй мировой войны, широко известным как «экономическое чудо»56.

Первоначально огромные жертвы были принесены советским народом, но, согласно Роберту В. Тарстону, автору недавнего американского исследования о России в 1930-е годы, уровень жизни людей «улучшался медленно, но неуклонно» и [был достигнут] «ощутимый прогресс к общему благополучию» после 1933 года, в то время, когда для многих американцев ситуация становилась все более отчаянной и беспросветной. Неудивительно, что американские рабочие, безработные, интеллектуалы и художники ощущали острый интерес к социализму и к коммунистической модель нового альтернативного общества, которое строилось в СССР с таким энтузиазмом и единством цели, причем успешно57. Молодой американский писатель Малкольм Коули так озвучил эти чувства:

«На протяжении всех 1930-х годов Советский Союз был второй родиной для миллионов людей в других странах, в том числе и в нашей. Это была страна, в которой мужчины и женщины жертвовали собой для создания новой цивилизации, не только для одной России, но и для всего мира. Это была не столько страна в глазах западных радикалов, сколько воплощение идеала, веры и международной надежды на спасение»58.

Не без причины в Соединенных Штатах тридцатые годы иногда именуют «красными тридцатыми». В некоторых отношениях это было романтизирование Советского Союза, который служил в качестве модели в Соединенных Штатах и в других странах для различных антикапиталистических планов, потому что, безусловно, очень быстрая индустриализация СССР и сопутствующее ей строительство социализма сопровождались резкой регламентацией и потребовали очень высокой человеческой и экологической цены. С другой стороны, само существование Советского Союза и значительного социально-экономического прогресса, наблюдавшегося там, а также в большей степени возможного будущего успеха большевистского эксперимента были восприняты как реальная угроза для социальных, экономических и политических элит Америки. В конечном итоге Советы давали американским рабочим, безработным и интеллигенции источник вдохновения, а также практическую модель некапиталистического общества, неважно, насколько несовершенной она была. «Советский Союз… не рассматривался в качестве военной силы первого ранга до Второй мировой войны [и, следовательно, не считался военной угрозой], – написал американский эксперт по данному вопросу Джеймс Р. Миллар в 1980-х годах и добавил: – «Если [СССР] и рассматривался как угроза, то это была угроза идеологическая. Страх, что [американские] рабочие, а в особенности безработные в их рядах, увидят в большевистской России предпочтительную альтернативу капитализму59.

В тридцатые годы большевизм беспокоил правящую элиту Америки гораздо больше, чем фашизм и нацизм. Несмотря на революционную фразеологию, эти движения крайне правых не стремились свергнуть капиталистическую систему, но были [в состоянии] легко «примириться с американским культом свободы и индивидуализма»60. В глазах большинства представителей американских элит большевизм был опасен, в то время как фашизм, в том числе нацизм Гитлера, не был. Кроме того, фашизм в целом и германский фашизм в частности предложил «решение» проблемы «красной опасности». Муссолини и Гитлер были откровенными врагами большевизма, которые в своих собственных странах начали политически и часто физически устранять коммунистов (а также социалистов и лидеров профсоюзов) с момента своего прихода к власти. Они показали, как избавиться от коммунистической угрозы и рабочего движения в целом, и за это ими восхищались властные элиты не только Соединенных Штатов, но и Великобритании, Франции, и всех других стран, где эти элиты чувствовали угрозу «красный опасности» или давление со стороны профсоюзов. Именно эти соображения и стали причиной того, что традиционно находившиеся у власти элиты Италии и Германии помогли прийти там к власти Муссолини и Гитлеру61.

Кроме того, Гитлер раструбил всему миру, что он намерен рано или позже свести счеты с родиной коммунизма не для того, чтобы обеспечить Германии lebensraum («жизненное пространство»), а для того, чтобы избавить планету раз и навсегда от государства, которое служило в качестве источника вдохновения для «красных» по всему миру. Антибольшевизм – определявший большевизм как «еврейский заговор» – был лейтмотивом «Майн кампф», и будет справедливо сказать, что Гитлер считал уничтожение Советского Союза главной миссией своей жизни, задачей, возложенной на него самим провидением62. «Фундаментальным политическим убеждением Гитлера, его добровольной обязанностью с того момента, когда он начал свою политическую карьеру, – подчеркивает немецкий историк Бернд Мартин, – было искоренение большевизма»63.

В 1930-е годы фюрер сосредоточился на восстановлении грозной военной мощи, потерянной Германией в результате поражения в Первой мировой войне. Таким образом, он все более и более напоминал праващим кругам своего рода могучего Зигфрида, который не только хотел, но и был в состоянии сокрушить дракона международного коммунизма – Советский Союз. Во всех развитых странах были государственные, корпоративные руководители, хозяева СМИ и другие влиятельные личности, которые открыто или скрытно поощряли его реализовать большую антисоветскую амбицию64. В Соединенных Штатах оценивали нацистскую Германию как страховой полис или оплот против коммунизма; например, журнал “Time”, издатель которого Генри Люс считал «нацизм… противоядием против большевизма»65. И Гитлеру рекомендовали использовать мощь Германии, чтобы уничтожить Советский Союз такие люди, как Герберт Гувер, предшественник Рузвельта в Белом доме. По словам Чарльза Хигема, Гувер потерял «обширные российские нефтяные холдинги после коммунистической Революции», и его отношение к Советскому Союзу можно было определить, как «он должен быть разрушен»66.