И тут до меня дошло. Вот я балда недогадливая! Уна приглашает взобраться на неё, вот что. Легонько подтолкнув, она приподняла меня и подстраховывала, пока я не ухватился за шею и не устроился между двумя буграми на голове. Только теперь я увидел, что Унина голова – это не один купол, а пара.

Поддерживая меня хоботом, слониха поднялась и выпрямилась на всех четырёх ногах. Но хаудаха у меня теперь не было, а значит, не было и поручня. Я испуганно ухватился за слоновью шею и обнаружил прямо перед носом у себя хобот. Уна предлагала замену хаудаху. Она знала: мне нужно за что-то цепляться. И уж я вцепился так вцепился – не за страх, а за совесть. А вдруг она сейчас отнимет хобот, что тогда? И для верности я приклеился к Униной шее коленками и пятками.

Но, как выяснилось, ноги у меня слишком короткие и слишком широко их приходится раскидывать – толком не приклеишься. Если я лишусь хобота – а рано или поздно я его лишусь, – мне придётся самому как-то удерживать равновесие. И что со мной будет, когда Уна тронется с места? А если ей вздумается пуститься бегом, тогда вовсе пиши пропало.

И вот Уна пошла. К счастью, шагала она очень осторожно. Неспешной поступью мы двигались через джунгли, огибая деревья, и её хобот служил мне надёжной опорой. Я держался за него крепко-крепко, особенно поначалу, потому что вздрагивал при каждом шаге, хоть Уна и несла меня совсем медленно.

Мало-помалу я освоился и почувствовал себя увереннее. Вроде бы еду себе, не падаю, и всё хорошо. Я потихоньку подстраивался под ритм Униных шагов. И она тоже под меня всё время подстраивалась – это я точно мог сказать, она учила меня, помогала не упасть. Совсем немного времени прошло, а я уже начал привыкать и даже снова получал удовольствие от езды на Уне. Я глазел на попугаев, а те с карканьем, клёкотом и клохтаньем носились в мареве зелёной листвы и солнечных лучей.

Через некоторое время я решился отнять от хобота одну руку. Потом обе. Но Уна не опустила хобот и правильно сделала, потому что рано я загордился. Стоило мне самонадеянно расслабиться, как я соскальзывал со слоновьей шеи – и так было не однажды и не дважды. Но каждый раз слониха вовремя меня подхватывала. Это вселяло в меня уверенность: даже если я зазеваюсь, Уна меня спасёт.

В общем, вскоре я перестал бояться, что свалюсь. И тогда опять явился голод – ещё злее, ещё неистовее, чем прежде, он буравил изнутри мой желудок. Через какое-то время на меня навалилась непреодолимая слабость. Силы покидали меня всё быстрее и быстрее. Я приказывал себе не отвлекаться, твердил, что нельзя отпускать хобот. Перед глазами у меня всё плыло. Сейчас я потеряю сознание и соскользну вниз. Я с трудом различал сон и явь. Мне казалось, лечу на самолёте с мамой, я заснул рядом с ней и мне снится сон: я еду на слоне по песчаному пляжу, а мама бежит рядом и фотографирует меня и велит мне улыбаться и махать.

Я выходил из забытья и обнаруживал, что мой сон только частично правда. Я и впрямь еду на слоне, но мамы нет, и пляжа тоже нет, кругом джунгли. А где мама, я не знаю. Я звал её, но она не отвечала. Я так ослабел, что с трудом мог сидеть прямо. Мы куда-то шли с Уной – то ли во сне, то ли наяву, и над нами светило то солнце, то луна, и был дождь, и зной, и мухи. Но меня всегда поддерживал Унин хобот.

Но вот однажды я очнулся, а хобота как не бывало. Не за что было держаться. И Уна больше не шла. Она стояла, торжественно помахивая ушами. Без хобота я тут же перепугался до смерти. Вцепился, прижался к Уне коленками и пятками, распластался на её голове. Мне не сразу хватило духу выпрямиться. И когда я сел, в глаза мне ударил ослепительный луч солнца, пробившийся сквозь густые кроны. Так что сначала я не понял, чем занята Уна.

А потом я увидел это. Инжир. Десятки, сотни плодов висели прямо у нас над головой, и Уна обвила хоботом ветку и протянула её мне. Ура, еда! Наконец-то! Уна всё поняла!

Для слонихи-то это был обед как обед. А для меня настоящий праздничный пир! Я лопал, как заправский обжора. Ничего вкуснее я в жизни не пробовал: ни рыба с картошкой, ни лучший в мире говяжий бургер и рядом не лежали с этим инжиром. Уна, конечно поглощала плоды гораздо быстрее меня, но я старался не отставать: пока дожевывал один плод, чистил другой. Я от души набивал брюхо. Уна по первому слову охотно доставала мне новую ветку с инжиром. А просил я её снова, и снова, и снова, покуда не объелся до полного изнеможения.

Правда, Унин аппетит был посерьёзнее моего. Я в полном восхищении наблюдал, как она срывает с дерева последний плод, до которого могла дотянуться. Инжир для Уны был всего лишь закуской; покончив с плодами, она занялась листьями и ветками – всё вперемешку исчезало в её чавкающем рту. Какой-то в этом чувствовался ритм, я даже как будто улавливал мелодию: дерево-хобот-рот, дерево-хобот-рот. И всё это под аккомпанемент жующих челюстей и довольное бурчание где-то глубоко в слоновьей утробе.

Восторги по поводу еды продолжались довольно долго, но в один прекрасный момент мне захотелось кое-чего ещё. Причем очень срочно. Мне прямо сейчас нужно слезть вниз, иначе я умру. Я талдычил Уне, что «мне нужно в уборную» (бабушка велела говорить именно так). Но Уне было не до того – Уна обедала, и я уже знал, что ничто на свете не в силах помешать ей. Так что придётся мне подождать, и, возможно, довольно долго, и лучше всего подумать о чём-то другом. Но это не помогало. Наконец Уна насытилась и соизволила обратить на меня внимание. Ещё чуть-чуть, и я бы точно лопнул.

Вот потому-то я решил, что будет разумнее не ехать всё время на Уне, а идти рядом с ней пешком. Так я с тех пор и делал. Дни складывались в недели, шли дожди, светило солнце, а я всё чаще предпочитал не забираться на шею слонихе, а шагать с нею рядом. Особенно там, где джунгли были не очень густые. Но иногда они выглядели совсем непроходимыми, и уж тогда я ехал на Уне – ей любые заросли нипочём. На Уне или рядом с ней, позади или впереди неё – я больше не боялся. Она была властительницей джунглей, я это видел. Гиббоны, которые раскачивались на ветках и распевали свои песни, казалось, делали это для неё. Желтоклювые туканы порхали с дерева на дерево у нас над головой, как почётный эскорт в тёмных ливреях. Ярко-синие павлины важно подступали к нам и сипло трубили в свои фанфары.

Должно быть, джунгли радовались Уне и приветствовали её. Иногда она тоже трубила – то ли из благодарности, то ли просто давала всем знать, что вот она идёт. И однажды я впервые заметил орангутана, качавшегося на ветвях высоко-высоко под пологом леса. Он следовал за нами по пятам и наблюдал, но приближаться не решался.

Многие лесные твари, подобно этому орангутану, смотрели на нас с почтительного расстояния. Им наверняка было любопытно, как это такой дивный великан очутился посреди их мира и шагает как ни в чём не бывало. И в то же время они понимали, что великан этот – милостивый, он не несёт с собой ни зла, ни угрозы. Никто не пускался наутёк при нашем появлении. Ну разве что насекомые. Вот этих было видимо-невидимо – всех сортов и мастей. И все они, похоже, были сами не свои до чьей-нибудь крови, человеческой или слоновьей. Вот они-то как раз никакого почтения Уне не выказывали. Это из-за них я предпочитал всё же идти пешком. Потому что в конце концов сделал вывод: чем реже я сижу на слонихе, тем меньше меня донимают мухи.