Я где-то читал, что эти белки ранним утром карабкаются на самые верхние ветки деревьев и оглашают лес необычайно сильными и странными криками: это низкое раскатистое гудение, точно замирающий гул гигантского колокола. Мне очень хотелось услышать этот крик, но я не думал, что они станут так кричать в неволе. Однако на другое же утро около половины шестого меня разбудил странный звук. Все пойманные зверьки находились на веранде за моим окном; я сел на на кровати и сразу понял, что звук этот идет от клеток, только не мог разобрать, от каких именно. Я надел халат и осторожно выскользнул из комнаты. Тут, в туманном предутреннем свете, продрогший и еще не совсем проснувшийся, я терпеливо ждал, не повторится ли удивительный звук. Через несколько минут он повторился, и теперь стало ясно – он идет от клеток с белками. Описать его необыкновенно трудно: он начинался подобно стону, постепенно набирал силу, и в нем появлялась какая-то вибрирующая дрожь – примерно так гудят и вибрируют телеграфные провода... Он колебался, точно сейчас заглохнет, потом, как будто кто-то совсем легонько ударял в гонг, резко усиливался и снова понемногу замирал. Видно, белки не очень старались, в лесу они вложили бы в свое "пение" побольше души – там, в предрассветном тумане, меж ветвями деревьев, оно, уж наверно, звучит таинственно и чарующе.

В тот вечер, как обычно, ко мне явился Фон; стал расспрашивать, успешно ли мы нынче охотились, и преподнес мне калебас свежего пальмового вина. Ужасно гордый, я показал ему белок и подробно рассказал, как мы их ловили. Фон непременно захотел узнать, в каком именно месте их поймали, но я плохо разбирался в окрестностях Бафута, и мне пришлось призвать на помощь одного из охотников, который в это время развлекался на кухне. Тот пришел и остановился перед Фоном: на вопросы он отвечал, прикрыв рот сложенными лодочкой руками. Времени на объяснения понадобилось немало: там, где мы охотились, нет ни одной деревни, вообще нет никакого жилья, и охотник мог ссылаться только на такие приметы, как формы скал, деревья, необычные очертания холмов. Наконец Фон оживленно закивал и на несколько минут погрузился в раздумье. А потом стал быстро говорить что-то охотнику, широко размахивая своими длинными руками, охотник же кивал и низко кланялся. Затем Фон с милостивой улыбкой повернулся ко мне и небрежно, почти рассеянно протянул мне свой пустой стакан.

– Я велеть этот человек. – объяснил он мне, словно бы равнодушным взглядом следя, как я наливаю ему вино, – чтобы он отвести тебя в один особенный место в горы. Там ты найти особенный добыча.

– Какая же там добыча? – спросил я.

– Добыча, – неопределенно повторил Фон и повел в воздухе уже наполовину опустевшим стаканом, – Особенный добыча. У тебя такой еще не был.

– А это не опасная добыча? – спросил я.

Фон поставил стакан на стол и показал ее размер огромными руками.

– Вон такой большой, – сказал он. – Не так сильно опасный, но много кусаться. Он живет на тот большой-большой скала, он ходить под этот скала. Бывает, кричит много, вот так: "уииииииииии!".

Я сидел и терялся в догадках – что бы это могло быть, а Фон с надеждой смотрел мне в лицо.

– Совсем похож на траворезка, только хвост нет, – сказал он наконец, пытаясь мне помочь.

Меня вдруг осенило, я пошел за нужной книгой, отыскал там картинку и показал Фону.

– Это она? – спросил я.

– А! Да, да, – обрадовался Фон и погладил своими длинными пальцами изображение скалистого дамана. – Тот самый добыча. Как ты его называть?

– Скалистый даман.

– Скалистый даман?

– Да. А как вы называете его здесь, в Бафуте?

– Здесь мы звать его н'иир.

Я записал это слово в список местных названий зверей, который составлял, и вновь наполнил стакан Фона. А тот все еще как зачарованный любовался изображением дамана и обводил его тонким пальцем.

– Ф-фа! – мечтательно вздохнул он наконец. – Очень вкусный жареное этот добыча. Мы его готовить со сладкий картофель...

Голос его замер, и, охваченный воспоминаниями, он облизнул губы.

Охотник уставился на меня и переступил с ноги на ногу – он явно хотел что-то сказать.

– Ты что хотел?

– Маса хочет идти тот место, про который Фон говорить?

– Да. Мы пойдем завтра же утром.

– Да, сэр. Чтобы поймать этот добыча, надо много-много люди, маса. Этот добыча, он сильно быстро бегать.

– Ну что ж, пойди скажи всем, что мы завтра идем на охоту.

– Да, сэр.

Но он все стоял и переминался с ноги на ногу.

– Ну что тебе?

– Маса, я еще нужный?

– Нет, мой друг. Иди назад в кухню и допивай свое вино.

– Спасибо сэр, – сказал он, широко улыбнулся и исчез в полумраке веранды.

Скоро Фон собрался уходить, и я проводил его до дороги. В конце двора мы остановились, и он улыбнулся мне с высоты своего огромного роста.

– Я уже старый, – сказал он. – Я очень много уставать. Если я не был старый, я пойти с тобой на охота завтра.

– Неправда, друг мой. Ты совсем не старый. Ты очень сильный. У тебя еще много силы, больше, чем у твоих лучших охотников.

Он усмехнулся, потом вздохнул.

– Нет, мой друг, ты сам говорить неправда. Мой время прошло. Я очень много уставать. Я иметь много жены, от них очень много уставать. Всегда дело, всегда забота с один человек, с другой человек, и я очень много уставать. Бафут – большой место, много люди. Когда много люди – много забота.

– Что верно, то верно. Я знаю, хлопот у тебя много.

– Правда, – сказал он, и тут глаза его озорно блеснули. – Бывает, я иметь хлопоты с полицейский чиновник, вот тогда я совсем-совсем много уставать.

Он пожал мне руку и, посмеиваясь, двинулся через двор к себе.

На следующее утро мы отправились на охоту за даманом – я, четверо Гончих Бафута и пятеро домочадцев Фона. Первые две-три мили наш путь лежал через возделанные поля и мелкие фермы. Пологие склоны холмов были все перекопаны, жирная красная земля сверкала в лучах утреннего солнца. Кое-где поля были уже засеяны и посевы созрели; мы видели пушистые кусты маниоки, ряды маиса, где каждый золотистый початок машет на ветру светлой кисточкой тончайших шелковых нитей. На иных полях работали женщины, обнаженные до пояса, они разрыхляли землю широкими мотыгами с короткой ручкой, У некоторых на спине привязаны были крохотные младенцы, но они, казалось, и не замечали этого привычного груза: так горбун со временем перестает замечать свой горб. Те, кто постарше, курили длинные черные трубки, и, когда они наклонялись, густые клубы серого едкого дыма обдавали им лицо. Самая трудная работа выпала здесь на долю молодых; они вскидывали неуклюжую, тяжелую мотыгу высоко над головой и с размаху вонзали ее в землю; блестящие от пота, гибкие тела мерно раскачивались в лучах солнца. Всякий раз, как мотыга входила в красную землю, женщины громко ухали от натуги.