Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вы когда-нибудь видели, как времена года накладываются друг на друга? Идет пушистый снег, кругом сугробы. В тот же миг из-под снега растет молодая трава, распускаются цветы. И рядом с ними шуршат по снегу опавшие листья, гонимые ветром. А потом это все засыпает вновь выпавший снег. Бутерброд из времен года…
Интереснее наблюдать за небом. В нем ничего не видно, просто мгла. В тот же момент оно синее и ясное. И вместе с этим с него льет косой холодный дождь. А потом все это перемешивается со снежной пургой. И когда кто-то там, наверху, понимает, что наделал дел и наломал дров, он просто делает взмах рукой – и наступает тьма.
…Люди сидят в своих домах, прохожие спешат по делам, гудят машины, но все это в сырой тягучей черноте. И когда все это понимают, открывают рты и начинают орать. Но смола заполняет рты до краев, и криков не слышно. Только мычание и ужас.
Люди топят друг друга, лишь бы выжить самим, но ползти некуда. Машины вязнут в черноте, падают в нее прохожие, ковыряются, копошатся, дохнут.
Чернота выливается из окон домов, стекает с мостов в реки. Черный мед постепенно расползается по всей планете, медленно заливая страны и континенты. И когда земля превращается в липкий темный шар, отравленный мед застывает, становится камнем. И в этот мертвый комок врезается вдруг раскаленный метеорит. Все содрогается, повсюду вспышки, летят куски, пыль, огонь.
Но постепенно пыль оседает, гаснет пламя, в космосе становится тихо. Из глубины вселенной прямо по звездам скачет к вам навстречу красивый черный конь. Он сам как целый космос, он одного с ним цвета. По мере приближения становится понятно, насколько он огромен. Конь останавливается, бьет копытом, трясет гривой – и улыбается. А потом он распадается в прах, и на вас смотрит грязно-серыми бельмами отрезанная голова Володи, моего Володи…
Мерцают звезды, кружат планеты, пожирают все живое черные дыры, а голова его – огромная, пустая внутри – висит в безвоздушном пространстве…
Володя-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
Мельтешение, падение, боль в голове. Меня куда-то то ли несут, то ли выбрасывают в окно, то ли сливают в унитаз. Все трясется, кто-то ерзает, что-то трется об меня. В глазах лишь грязная тьма.
Лежу в своей кровати под одеялом. Рядом тетя Лена, отец тут же, на стуле. Тело мое вибрирует мелкой дрожью. Открываю глаза.
Наконец-то… пришла в себя, говорит тетя Лена. Отец раздувает небритые щеки, смотрит на меня с презрением.
Говорит, ты чего это у нас в обмороки падать начала, сопля перебитая? Тетя Лена смотрит на него укоризненно. Я не могу сдержать крик, но сдерживаю. Не могу лежать, но лежу. Не могу жить, но живу.
Проговариваю вслух: Володи больше нет…
Молчание. Отец трет ладони, говорит: так вот оно что. Теперь мне все понятно. И твои пустые глаза, и апатия, и большая любовь к каратэ… Теперь-то я понял, откуда палка торчит. Просит: Лена, ну-ка выйди.
Тетя Лена робко выходит, закрывает дверь. Отец набрасывается на меня, одной рукой закрывает рот, придавливает голову к подушке, второй сдергивает одеяло, пытается сорвать с меня джинсы.
И его злобный шепот: сейчас я проверю, я все проверю. Я ее туда, я ее сюда, я ее везде, и на стройку, и на охоту. А она. Рыжий мамашин выродок. Сука. Шлюха. Дерьмо.
Я отбиваюсь ногами, но он гораздо сильнее. Джинсы уже наполовину стянуты. Я кричу – да, да, да! Все было! Было! Было! Не надо ничего проверять! Отвали от меня, поганая твоя рожа! Было! Было! Было!
Сильно ударяю его ногой в грудь. Он отшатнулся, откашливаясь, слез с кровати, сел на пол.
Пытается восстановить дыхание шумными вдохами-рывками. Поднимает голову, смотрит на меня с ненавистью.
И говорит: вот и правильно, что его замочили. Мне не придется это делать, руки марать. Встает на ноги, дышит тяжело. Выдыхает одновременно носом и ртом, вместе с капельками слюны – ш-ш-шлюха.
Сама не замечаю, как наступает ночь. Холодную луну, что светит в окно, еле скрывают облака, похожие на дохлых медуз.
Я пуста, словно темное небо. Хочется просто встать и идти. Но некуда идти и неоткуда уходить. Луна постепенно тонет в моих слезах. В голове затрещало, нажалась комбинация невидимых кнопок. И больше нет сомнений…
Встаю с постели, тихонько иду в кухню. Стараясь не греметь, нахожу в ящике большой нож. Крадусь к двери комнаты отца. Медленно открываю ее. Одна нога его свесилась с кровати и подрагивает. Тетя Лена спит, отвернувшись к стене, из-под одеяла торчит только ее задница в белых трусах.
Стою, смотрю на них. Скоро все кончится. И вы будете счастливы, и я. Медленно подхожу к кровати. Первым будет отец. Бить буду в горло. В гнилую глотку, из которой исходит дряблый храп.
Замахиваюсь. Ударяю. Нож вонзается ему в плечо. Он быстро садится в постели, глупо смотрит на меня круглыми глазами – одно лицо с Жориком. Потом переводит взгляд на нож в плече. Начинает орать.
Вскакивает тетя Лена, ничего не понимает. Она включает свет – визг, крики. Мне все равно.
Ты что сделала, сволочь, орет отец. Ты чего, паскудина, натворила? Кровь стреляет из раны рывками, словно ее не пускают наружу. Он вытаскивает нож, бросает его на пол, прислоняет к порезу край одеяла.
Кира, ты идиотка, кричит тетя Лена.
Тебе конец, сучка, вопит отец, глядя при этом почему-то в потолок.
Да, мне конец. Конец…
Вскоре мы переехали в большой новый дом в Одинцовском округе. У отца появилась его «Геля» – так он называет свой «Мерседес». Тетя Лена переехала с нами, но ни она, ни я уже не убираем в доме и не готовим бесконечные мясные блюда – для этого есть прислуга.
Про тот случай с ножом мы не вспоминаем. И мне ничего за это не было. Все списали на стресс, вызванный смертью Володи. И вроде бы все хорошо, все идет
