— Предпочитаешь один на один, по-взрослому? — прошептал Юл. — А зря, таракан.

И он быстро повел правой рукой, аккуратно перерезая противнику суставчатые ноги.

Вообще-то армган — не что иное, как лазерный излучатель общевойскового назначения. Но тут то же, что и со скрипками. Которые, как известно, имеют крайние модификации, обрамляющие модельный ряд: от мастера Страдивари и до какой-нибудь фабрики музыкальных инструментов имени Луначарского (большого, видимо, доки по части гнилых дек и кривых смычков).

Если бы армган Юла принадлежал, так сказать, к классу изделий фабрики имени Луначарского, ему никогда не хватило бы мощности, чтобы в затяжном двухсекундном импульсе перерубить все четыре титановых стержня.

Но подарок Пенни был великолепен, являя собой творение некоего анонимного Страдивари из мира армганов.

Легкое шипение да блеснувшая в ночи нить тонкого луча — и богомол рухнул, как подкошенный.

— Отпрыгался, — констатировал Штурман.

При отсутствии необходимости экономить энергию вполне можно было нарезать сейчас эту металлическую тварь дольками!

Но Штурман ограничился лишь одним выстрелом-импульсом длительностью в одну десятую секунды — туда, где у механического богомола находился главный процессор.

Глаза богомола несколько раз тускло блеснули, теряя интенсивность свечения по мере того, как из светодиодов уходил остаточный заряд, и наконец погасли.

Юл осторожно приблизился. И, не спуская с поверженного «гоблина» нацеленного армгана, энергично отфутболил в никуда увесистую конечность с оплавленным срезом — ни дать ни взять распоясавшаяся звезда какой-нибудь «Барселоны»…

…С крепостных стен опустился луч прожектора и задумчиво пополз по зарослям автонов.

Штурману ничего не оставалось, кроме как броситься на землю ничком. Никаких укрытий поблизости не было, его прикрывал только титановый бугорок отпрыгавшегося механоида-богомола.

Штурман боковым зрением видел, как под световым перстом прожектора металлокустарники колышутся, точно ветер вздымает на поверхности железного моря ржавые волны.

Богомол лежал, не шевелясь, лишь в его нутре что-то тихо пощелкивало. Невидимые реле отсчитывали последние мгновения затухающей механической жизни.

Поделать Штурман не мог совершенно ничего. Оставалось только молиться и надеяться, что луч прожектора пройдет мимо.

«Почему же все-таки „гоблины“?» — некстати вспомнил он давний разговор со Стариком.

«Потому что загребистые. Потому что опасные», — кратко ответил тот.

А потом добавил: «Правильнее, конечно, называть их сателлитами-охранниками. Но уж больно словечко это хлесткое — „гоблин“. Сказал — и понятно, что перед тобой гадина. И никаких, так сказать, моральных обязательств!»

— Да уж, никаких «моральных обязательств», — проворчал Штурман. — А то, бывало, как нахлынут сантименты…

«Кстати, — продолжал размышлять он, озирая поверженного „гоблина“, — что за притча с этим яйцекладом? А вдруг механоид действительно откладывает яйца? Вроде н-капсул автонов? Или сабля яйцеклада ему нужна чисто для равновесия? Или это что-то вроде антенны?»

Механоид, кажется, только и ждал этих вопросов.

Яйцеклад вдруг удлинился вдвое.

Затем ловко обернулся вокруг шарнира у основания.

И, со свистом рассекая воздух, обрушился… на брюхо «гоблина»! Тварь делала себе харакири!

Чрево инсектоморфа тут же с треском распоролось, словно то были не титановые пластины, прикрытые дополнительным стальным бронелистом, а гнилое шинельное сукно! И оттуда прямо в лицо сталкеру яростно метнулись колючие шипастые плети!

Штурмана спасло только чудо: именно в этот миг он повернул голову, глядя на луч прожектора, продолжавший меланхолично обшаривать поле автонов. Самая длинная плеть свистнула в сантиметре от щеки сталкера и в бессильной ярости хлестнула по его плечу, тщетно пытаясь пробить броню.

Штурман сразу же ушел в сторону перекатом.

Из развороченного богомольего нутра остервенело лезли все новые и новые колючие плети.

Армган тут был не столько бессилен, сколько бессмыслен. Зачем палить в ожившую проволочную изгородь, которая взамен расплавленных щупальцев-плетей тут же порождает новые? Трава всегда гуще растет на свежих гарях, да и тратить заряды на безмозглую стихию было в высшей степени неразумным.

К счастью, ресурс металлических плетей был ограничен объемами торса поверженного богомола.

В скором времени рост автонов прекратился, и проволочные щупальца этого безумного насекомого опали наземь, нервно подрагивая и угрожающе шевеля раздвоенными концами.

Штурман судорожно втянул ноздрями холодный ночной воздух. Затем ловко пригвоздил к земле ближайший колючий ус при помощи своего УШН — универсального штурмового ножа. И, орудуя вторым ножом — тоже боевым, но попроще, — оторвал одно сочленение и прижал к сенсору анализатора.

Виртуальный экран в окулярах защитных очков вызывать было опасно. Богомол запросто мог выкинуть еще какое-нибудь коленце.

Поэтому Штурман, не сводя глаз с титанового туловища, отстегнул клапан рукава и активировал прикосновением сенсорный экранчик наручного коммуникатора, укрепленного на запястье левой руки. Помня о возможности такого экстремального случая, когда рассеивать внимание нельзя ни в коем случае, он заранее перевел анализатор в наглядный графический режим плоских диаграмм.

Столбик диаграммы был близок к графику последнего произведенного анализа — породы металлорастений у восточной стены Тройки, которые сейчас так живо интересовали Штурмана.

— Что и требовалось доказать, — заключил он.

Итак, как все это следовало интерпретировать?

Инсектоморф объедал побеги металлорастений. Но вместо того, чтобы переваривать их, как делало бы обычное живое существо — перепрограммировал их. Или, по крайней мере, пытался перепрограммировать.

Соответственно, в его брюхе жила колония постепенно растущих и мутирующих металлорастений.

Дальнейшая их судьба зависела от ряда факторов. Возможно, достигнув определенных кондиций, они были бы высажены богомолом обратно в грунт. И, продолжая мутировать в заданном направлении, со временем превратились бы в новых богомольчиков.

А, возможно, стальным побегам во чреве инсектоморфа предстояло сделать новый шаг в машинной эволюции. Будучи в один прекрасный день рожденными, они превратились бы, допустим, в ползучих гадов. В змей, вооруженных острыми хватательными конечностями богомола.

Все эти варианты были вполне вероятны. И все — совершенно не интересовали Штурмана.

Его заботило другое: насколько побеги металлорастений успели во чреве инсектоморфа трансформироваться, мутировать? Можно ли их считать эталонными образцами автонов, растущих на восточной стороне крепости?