Бурдьё локализует его бытием социальных групп, находящихся в состоянии упадка: «Класс или часть класса пребывают в состоянии упадка, а следовательно, обращаются к прошлому, когда оказываются более не способными подобно другим воспроизводить присущие им условия существования и особенности своего положения...» [Bourdieu. Р. 530].

С другой стороны, ускорение хода истории привело к тому, что на родные массы индустриально развитых наций начинают ностальгически цепляться за свои корни; отсюда возникает мода ретро, особое пристрастие к истории и археологии, интерес к фольклору, популярность этнологии, увлечение фотографией, воскрешающей память и сувениры, авторитет понятия «национальное достояние».

Внимание к прошлому и к временной протяженности играло все возрастающую роль и в других областях: в литературе у Пруста и Джойса, в философии - у Бергсона, наконец, в новой науке - в психоанализе. Действительно, согласно последней психика подчинена бессознательным воспоминаниям, не выявленной истории индивидов и в особенности наиболее отдаленному прошлому, охватывающему самое раннее детство. Тем не менее, например, Мари Бонапарт, цитируя Фрейда, отрицает значение, придаваемое психоанализом прошлому [Bonaparte. Р. 73]: «Процессы, относящиеся к сфере бессознательного, носят вневременной характер; иными словами, они не были упорядочены во временном отношении и изменены прошедшим временем; в целом они не имеют никакого отношения к времени. Установление временных отношений связано с деятельностью осознающей системы».

Жан Пиаже выдвигает иное возражение, направленное против фрейдизма: прошлое, которое улавливает психоаналитический опыт, является не подлинным, а реконструированным прошлым. «То, что мы получаем в результате этой операции, - это современное понимание субъектом своего прошлого, а не непосредственное знание этого прошлого... И, как сказал Эриксон, который, по-моему, не является ортодоксальным психоаналитиком, но к которому я полностью присоединяюсь, прошлое реконструируется в зависимости от настоящего, так же как и настоящее объясняется с помощью прошлого. Мы имеем дело с взаимодействием. Между тем, согласно ортодоксальному фрейдизму, именно прошлое определяет нынешнее поведение взрослого человека. Но тогда как вы распознаете это прошлое? Вы познаете его сквозь призму воспоминаний, которые сами были реконструированы в некоем контексте, являющемся контекстом настоящего, и в зависимости от этого настоящего»38.

В конечном счете фрейдистский психоанализ вписывается в широкое антиисторичное течение, которое пытается отрицать значимость отношения «прошлое/настоящее» и парадоксальным образом обнаруживает свои истоки в позитивизме. Позитивистская история, которая, казалось бы, благодаря становившимся все более научными методам датировки и критики текстов делала возможным изучение прошлого, обездвиживала историю в конкретном событии и изгоняла из нее длительность. В Англии к тому же результату, но иными путям пришла оксфордская история. Афоризм Э. Фримена «история - это политика прошлого, а политика - это история настоящего» искажает отношение «прошлое/настоящее». В том же направлении двигался и Сэмюел Гардинер (1829-1902), заявлявший: «Величина услуги, оказанной обществу настоящего изучающим общество прошлого, будет тем больше, чем в меньше мере он будет уделять внимание первому» [Marwick. Р. 47-48]. Либо эти высказывания являются предостережением, имеющим целью недопущение анахронизма, и тогда они попросту необыкновенно банальны, либо они разрывают рациональную связь между настоящим и прошлым. Позитивизм занял иную позицию, которая, в особенности во Франции, привела к отрицанию того самого прошлого, которое намеревались почитать. А именно: «стремление к вечности» предстало в мирской форме. В XII в. Оттон де Фрейзинг полагал, что с установлением феодальной системы, находящейся под контролем церкви, история достигает своих целей и завершается. Историки-позитивисты считали, что благодаря революции, а затем и республике история и прежде всего история Франции достигла своего наивысшего расцвета. Как проницательно заметил Альфонс Дюпрон, превыше 1789 и 1870 г. нет ничего, кроме вечности «столь окончательно республиканская форма освятила революционный дух Франции». Как представляется, авторы школьных учебников полагают, что отныне история достигла своей цели и навсегда пришла к стабильности: «Республика и Франция - таковы, дети мои, два имени, которые должны быть высечены в самой глубине ваших сердец. Пусть они будут предметом вашей вечной любви, а также вечной признательности». А Альфонс Дюпрон добавляет: «Отныне над Францией пребывает знак вечности» [Dupront. Р. 1466].

С другой стороны, новые научные направления - психоанализ, социология, структурализм - подталкивают к поиску вневременного и пытаются устранить прошлое. Филип Абраме прекрасно показал, что, хотя социологи (и антропологи) и ссылались на прошлое, на самом деле их начинание было весьма неисторичным: «Главным было не знать прошлое, а выработать идею прошлого, которой можно было бы пользоваться как сравнительным выражением для понимания настоящего»39. Представители гуманитарных наук выступают сегодня против подобного изъятия прошлого. Например, историк Жан Шесно спрашивает: превратим ли мы прошлое в чистую доску? Но ведь к этому стремится множество революционеров или просто юнцов, озабоченных лишь тем, чтобы освободиться от любых ограничений, в том числе и связанных с прошлым». Жан Шесно игнорирует факт манипулирования прошлым господствующими классами. Поэтому он считает, что народы, в частности народы третьего мира, должны «освобождаться от прошлого». Но его не следует отбрасывать, его нужно заставить служить социальной и национальной борьбе: «Если прошлое и значит что-то для народных масс, то это происходит в то время, когда жизнь общества движется по другому склону и когда это прошлое непосредственно включается в их борьбу» [Chesneaux. Р. 32]. Однако такое рекрутирование прошлого для революционной и политической борьбы приводит к смешению двух различных подходов, в соответствии с которыми историк может относиться к прошлому, но которые он должен различать, а именно научного подхода профессионала и политической ангажированности человека и гражданина.

Антрополог Марк Оже исходит из подобного определения репрессивного аспекта памяти, истории, обращения к прошлому или, кроме того, к будущему: «прошлое как ограничение». И по поводу будущего: «Мессианство и профетизм также присоединяют принуждение к ближайшему будущему, различая появление знаков, которые при случае будут выражать необходимость, коренящуюся в прошлом» [Auge. Р. 149]. Однако то, что «история должна была бы иметь смысл, является требованием любого современного общества... в любом случае требование смысла всегда приходит к мысли о прошлом» [Ibid. Р. 151-152]. Следовательно, прошлое, которое постоянно должно ставиться под сомнение, необходимо непрерывно пересматривать, сообразуясь при этом с настоящим.

Именно подобный пересмотр прошлого, осуществляемый на основе настоящего, Жан Шесно называет «инверсией отношения "прошлое/настоящее"», истоки которой он находит у Маркса. Анри Лефевр, отталкиваясь от одного утверждения Маркса в «Grundriss»40(«Буржуазное общество есть наиболее развитая и наиболее разнообразная историческая организация производства. Категории, выражающие отношения этого общества и обеспечивающие понимание его структуры, позволяют нам в то же время понять структуру и производственные отношения прошлых обществ»), заметил: «Маркс ясно показал движение мысли историка. Историк исходит из настоящего... он движется сперва в обратном направлении. Он идет