«Ночами ноют искалеченные строфы…»

Ночами ноют искалеченные строфы,

ведется летопись ошибок и утрат.

А боги смотрят: кто – с Олимпа, кто – с Голгофы.

Оттуда, сверху, видят всё… что захотят.

А боги прячут вероломство за улыбку,

тасуют истины и дёргают слова.

И у любого – по вопросу на засыпку

и по козырному тузу из рукава.

Мы бродим в поисках потерянного Рая,

снегов растаявших, погаснувшего дня.

Все наши рукописи будут, не сгорая,

гореть в Аду для поддержания огня.

И нам за каждую угаданную фразу

висеть над Вечностью в слезах и неглиже.

А черти видят нашу сущность всю и сразу

и сковородку салом смазали уже…

«Перетрясая ворохи сомнений…»

Перетрясая ворохи сомнений,

дневных обид и полуночных бдений

(благословен и славен всякий труд!),

прости, душа, что вопреки рассудку

шлю на панель тебя, как проститутку.

А там тебя и даром не берут!

Носители профессии древнейшей,

поэты (как гетеры или гейши)

от оных пор до сих, во все века

являются народным достояньем,

испорчены повышенным вниманьем

и потому кокетливы слегка.

Поэту нужно, чтоб его любили!

Мы сочиняем небыли и были.

Мы мучаемся: быть или не быть?

Нам мало быть, нам важно показаться…

И чем-нибудь… хоть колпаком дурацким

свою седую лысину прикрыть.

Трудись, моя душа. Нельзя иначе.

С пером в руке, как с тяпкою на даче.

Вотще не пропадёт наш скорбный труд:

сгодится в печь листов бумажных кипа,

в дождливый вечер (на растопку, типа).

Уже не важно, скажут ли спасибо,

а может, и к огню не позовут.

Белый танец

Золушка

Давным-давно,

          (не отыскать когда)

там, в зазеркалье

         (или где-то проще?),

корзину роз рассыпала судьба

под дверью между будущим и прошлым.

А ровно в полночь запищали мыши.

Потом карету слопала коза.

Осталось: ворох листьев, дождь на крыше,

рассвет и покрасневшие глаза.

В золе, за печкой, кашляет сверчок,

бормочет, мол, не надо суетиться,

потерянный хрустальный башмачок

ещё хранится в тумбочке у принца.

Всё сбудется: опять объявлен бал,

накидку из парчи строчит портниха…

Но сказочник состарился, устал,

на стуле спит, похрапывая тихо.

Холодный март

Тишина. И луна над горами взошла.

До начала весны – два штриха и полшага.

Но тебя унесли два тяжелых крыла,

а мои лишь шуршат, как простая бумага.

Слишком долго мело за окном в феврале,

и в следах разбираться – пустое занятье.

И напрасно… напрасно сосна на скале

не снимает своё подвенечное платье.

Слишком долго мело. Не кончалась зима.

Вместо ранней весны – только взгляд исподлобья.

И не жалко почти, что обрывки письма

полетят за окном, словно снежные хлопья.

До начала весны не хватило мазка.

На помятом холсте – только ветер со свистом.

Только вечнозелёная эта тоска —

одинокой сосной на утёсе скалистом…

«Разобьётся птица о стекло…»

Разобьётся птица о стекло.

Камнем прилетит и разобьётся.

Даже пусть случайно, не назло,

всё равно окно чинить придётся.

Мутными потоками воды

пронесётся времени лавина.

И дождём залечатся следы

и затянет раны паутина.

Сядем у весёлого огня,

где горит печальное полено.

Ты внезапно вспомнишь про меня,

я тебя забуду… постепенно…

У камина в ласковой горсти

скомкано, что было… (или снилось?)

Ты меня, пожалуйста, прости

за стекло, которое разбилось.

«…Но и в унынье – божья благодать…»

…Но и в унынье – божья благодать!

Душа, томясь, осознаёт, быть может:

святое дело – нищему подать

и улыбнуться зеркалу в прихожей…

окликнуть уходящего… Пустяк,

что несуразно выглядишь при этом.

Пощёчина не повод пить мышьяк,

но перспектива сделаться поэтом!

А ты надежду втаптываешь в грязь,

в который раз надолго и серьёзно,

отчаянью предаться торопясь,

как будто послезавтра будет поздно…

Медленный танец

От звезды до звезды – только скрип запоздалой кареты,

только гривы коней под луной на пустынной скале.

Мы танцуем под шелест листвы облетевшего лета

(как танцуют босыми ногами на битом стекле)

На окошке – засохший букет и дымит сигарета.

Только ветер надсадно скулит. Только скрежет ворот.

Только листья летят в тусклой музыке лунного ретро —

этот вальс на осколках уже никого не спасёт.

И не надо кричать – всё равно не расслышишь ответа:

от звезды до звезды – ни асфальта, ни свежих могил.

И напомнит о нас лишь осколок зелёного лета,

будто кто-то неловкий дарёную вазу разбил.

Романс

А не начать ли нам с тобой сначала?

Ты посмотри, не так уж вечер плох:

взошёл ячмень, корова промычала,

и звёзд на небе, как у Жучки блох!

Сюда теперь бы Репина с палитрой:

сиди, рисуй – такая благодать!

А хочешь, я приду к тебе с поллитрой?

Хоть поздно, но попробую достать.

На Ваньку плюнь. Куда такой стропила?

Башку сверну, так станет в самый раз.

А я могу, как,