На другой день я попросила Ричи пойти со мной сюда, в колокольчиковый лес. Я была полна решимости объясниться с ним. Не знаю почему, но я подумала: это подходящее место, чтобы сказать ему – между нами все кончено. Я не могла дать ему того, что он хотел. Никогда больше так не сделаю: не поведу кого-то в красивое место, чтобы объявлять о разрыве! Так не годится. Думаю, если такое случится когда-нибудь еще, мы встретимся на какой-нибудь промышленной свалке. Жестоко – говорить такие вещи среди подобной красоты. Но тогда я ничего не понимала и думала, что это поэтично и правильно.

Он просто не поверил мне. «Не может этого быть» – вот что сказал мне Ричи в тот день. Я ему ответила: «Можешь говорить что хочешь, но это так».

Он был зол и обижен. Плакал. Я плакала. Потом я убежала от него, бежала по лесу и спряталась. Видишь там янтарные скалы? Я спряталась за одной из них. Он шел и звал меня. Плакал и выкрикивал мое имя. Я съежилась за скалой, а когда он подошел близко, выскочила с другой стороны и помчалась к углежогам, вон туда. Он пошел в другую сторону, продолжая звать меня. Его голос звучал все дальше, и я побежала по лесу назад, вверх по склону, все выше, по колокольчикам.

В тот момент я не задумывалась, как возвращусь домой. Ричи привез меня туда на своем старом «фольксвагене»-«жуке», обклеенном стикерами «Рок против расизма». Он оставил его на газоне Брейкбек-лейн, так что мне нужно было избегать той стороны Аутвудса. Я нашла другой нависающий камень среди колокольчиков, заросший мармеладным лишайником, села, прислонясь спиной к нему, и просидела так час или два. Когда я пришла туда, где Ричи оставил машину, он уже уехал. Я испытала такое облегчение.

Я увидела пожилую пару, возвращавшуюся к своей машине. Они туда приехали погулять. Я прямо подошла к ним с плачущим видом и соврала, что мой друг уехал, оставив меня одну, потому что мы поссорились. Они сказали: какой он, наверно, ужасно дрянной человек и что мне следует найти себе другого, порядочного, который не бросит такую молоденькую девушку. «Неизвестно, на кого можно наткнуться в месте вроде этого, – сказал мужчина. – Такой хорошенькой девушке». Они предложили подвезти меня домой, и я, конечно, согласилась. Высадили у самых дверей и взяли с меня обещание, что впредь я не буду иметь ничего общего с хамом, бросившим меня в Аутвудсе, и я пообещала.

Но что-то началось. Что-то началось у меня в голове. Как будто в тот день запах колокольчиков подействовал на меня как наркотик. Этот запах неуловимо преследовал меня, присутствовал где-то в горле, на пальцах, в ноздрях, я пыталась снова вдохнуть или почувствовать его и не могла. Он все время сопровождал меня, но, когда я пыталась понять, где он, уловить, он растворялся.

Но он странно воздействовал на меня. Все время было такое ощущение, будто я могу просто улететь с этой планеты. И голова пылала. Помнишь стихотворение?

Я вышел в мглистый лес ночной,

Чтоб лоб горячий остудить[8].

Я любила повторять это стихотворение, потому что часто чувствовала то же самое, и тогда гуляла в этом лесу, пока голова не переставала гореть. Но сейчас было иначе. Горел затылок. Я знала: что-то должно произойти.

Помню, дома мама спросила, здорова ли я, и я ответила, что прекрасно себя чувствую. Ричи звонил, но я предупредила маму: надо говорить, что я благополучно вернулась из Аутвудса, но сейчас меня нет дома.

– Вы что, повздорили, наговорили друг другу обидных слов? – спросила она.

Обидных слов.

Мне снились летающие золотые жуки. Но они были как скарабеи из египетских гробниц. И, летая вокруг меня, они внезапно замирали в воздухе, образуя слова из крохотных огненных искр. Но я не успевала их прочесть до того, как их строй рассыпáлся.

Когда я проснулась утром, на спинке кровати было небольшое пятно от ожога там, где голова касалась сосновой доски. Помнишь? Я показывала тебе. Говорила, что оно образовалось от жара моей головы, а ты фыркнул и сказал, что такое невозможно. Но я знаю, что это так.

Я знаю, а ты не знаешь.

Ричи продолжал названивать. Звонил каждый час. Это сводило меня с ума, и я уже не выдерживала. Мама сказала, что не может все время лгать и притворяться, будто меня нет дома, и я вышла, чтобы она могла сказать ему правду. Я села на велосипед и поехала в Аутвудс. Замка на велике у меня не было, так что я спрятала его за деревом и укрыла ветками, а потом пошла среди колокольчиков. На сей раз их запах накатил волной, облаком и увлек меня глубже в лес по старой тропе для верховой езды. День был рабочий, и людей вокруг мало. Кто-то протрусил по тропе на пони, и это был единственный человек, которого я встретила.

Запах колокольчиков подавлял, но в то же время по-своему успокаивал, придавал какую-то легкость. Я больше не думала о Ричи. Не думала о том, что происходит со мной. Шла среди колокольчиков и должна была бы сообразить, что чем больше топчу их, тем сильней становится тот странный аромат. Вскоре я увидела гранитную скалу, покрытую изумрудным мхом и оранжевым лишайником. Села среди колокольчиков и положила голову на моховую подушку камня.

Колокольчики разлились, как озеро, и земля походила на воду, из которой как бы росли деревья и кусты. И небо, казалось, упало на землю, так что я не знала, то ли небо стало землей, то ли земля стала водой. Все как перевернулось, встало с ног на голову. Пришлось вцепиться в камень, чтобы не упасть в небо земли или воду неба. Но не могла удержаться и поняла, что лечу.

На пальце у меня было кольцо, которое Ричи купил мне на следующий день после того, как мы впервые стали близки. У меня это было впервые. Это произошло на этом самом месте, и в тот момент моей жизни я знала, что хочу вечно принадлежать Ричи. Теперь я была не так уверена. Я сняла его кольцо, и оно упало – упало сквозь голубое небо на изумрудную и янтарную подушку мха и лишайника, мягко лежащую на древней скальной плите.

Я почувствовала облегчение. Словно бремя с души свалилось. Села обратно и склонила голову на мох. Птичий щебет смолк, и казалось, во всем лесу легла тишина. Я, наверно, задремала. Но даже если и задремала, то вздрогнула и проснулась, услышав, как кто-то движется ко мне через лес.

Это был человек на красивой белой лошади, страшно медленно ехавший по конской тропе. По бокам лошади были приторочены большие соломенные корзины, полные на вид. Мне показалось, что он разговаривает сам с собой или с лошадью, но во всяком случае он удивительно лениво развалился в седле, а лошадь едва двигалась. Всадник постукивал лошадь кнутовищем, но как-то нечувствительно для животного. Ослабевшие поводья упали на холку лошади, и я было подумала, что он правит во сне.

Я решила затаиться и легла, опустив голову на мшистый камень, чтобы он не заметил меня и проехал мимо, но, когда он был уже близко, я увидела, что его глаза устремлены на меня. Он дернул поводья и, заставив лошадь сойти с тропы, повернул ее в мою сторону, топча копытами колокольчики.