— Привет, мама. Входи, присаживайся.

Женщина ринулась к юноше, но не села. В своем возбуждении и негодовании она, видимо, не заметила Порта. Голос ее срывался на визг.

— Эрик, мерзкая тварь! — завопила она. — Я чуть с ног не сбилась, разыскивая тебя! Как ты себя ведешь! И что это ты пьешь, а? Как ты смеешь пить после того, что сказал тебе доктор Леви? Несносный мальчишка!

Молодой человек опустил глаза:

— Не кричи так, мама.

Глянув в сторону Порта, она увидела его.

— Что это ты пьешь, Эрик? — вновь осведомилась она чуть приглушенным, но оттого не менее требовательным голосом.

— Это всего лишь херес, мама, и преотменный. Не надо так огорчаться.

— И кто будет расплачиваться за твои выходки, хотела бы я знать?

Она водрузила себя на стул рядом с ним и принялась рыться в сумке.

— Проклятье! Я забыла ключ, — сказала она. — И все из-за твоей безалаберности. Тебе придется впустить меня через свою комнату. Я нашла прелестную мечеть, но в ней кишат малолетки, орущие как стадо чертей. Грязные ублюдки! Я покажу ее тебе завтра. Закажи и мне хереса, если он сухой. Думаю, он пойдет мне на пользу. Я отвратно чувствую себя весь день. Уверена, что это возвращается малярия. Ты ведь знаешь, для нее самое время.

— Otro Tio Рере, — невозмутимо сказал юноша. Порт наблюдал за ними, зачарованный, как всегда, зрелищем человеческих существ, сведенных к состоянию автомата или карикатуры. Вне зависимости от обстоятельств и конечного результата, смехотворных либо уродливых, подобные личности восхищали его.

Атмосфера в обеденной зале была чопорной и недружелюбной до такой степени, которая приемлема лишь тогда, когда безупречно обслуживание; но и последнее в данном случае оставляло желать лучшего. Официанты двигались медленно с безучастным видом. По-видимому, они с трудом понимали, чего от них хотят, даже принимая заказ от французов, не говоря уже о том, чтобы проявить хотя бы маломальскую заинтересованность в том, чтобы угодить клиенту. Англичан посадили за столик рядом с углом, где ели Порт и Кит; Таннер со своей француженкой отправились ужинать в другое место.

— Вот они, — шепнул Порт. — Навостри уши. Но не подавай виду.

— Он похож на молодого Вашера, — сказала Кит, наклонившись через стол. — Того, что пробирался по Франции, разрезая детей на кусочки, помнишь?

Несколько минут они хранили молчание, в надежде услышать что-нибудь забавное с соседнего столика, но мать и сын, похоже, исчерпали тему беседы. В конце концов Порт повернулся к Кит и сказал:

— Да, кстати, что это вы учинили сегодня утром?

— Обязательно сейчас вдаваться в это?

— Да нет, я просто спросил. Думал, тебе есть что ответить.

— Ты все видел собственными глазами.

— Я бы не спрашивал, если бы был в этом уверен.

— Неужели ты не понимаешь… — начала Кит раздраженным тоном, но осеклась. Она собиралась сказать: «Неужели ты не понимаешь, что я не хотела, чтобы Таннер узнал, что ты не вернулся в гостиницу прошлой ночью? Не понимаешь, что он был бы рад-радешенек это узнать? Не понимаешь, что он только и ждет, когда между нами будет вбит клин?» Вместо этого она сказала:— Мы обязательно должны это обсуждать? Я рассказала тебе все, как только ты вошел. Он заявился, когда я завтракала, и я отослала его в твою комнату подождать, пока я одеваюсь. Что в этом неприличного?

— Смотря как ты представляешь себе правила приличия, детка.

— А по-моему, все было совершенно прилично, — сказала она едко. — Между прочим, если ты заметил, я ни разу не заикнулась о том, чем ты занимался прошлой ночью.

Порт улыбнулся и вкрадчиво сказал:

— Еще бы ты заикалась о том, чего не знаешь.

— И не хочу знать. — Она позволяла гневу выплеснуться вопреки себе. — Можешь думать что угодно. Мне наплевать.

Мельком взглянув на соседний столик, она заметила, что крупная женщина с блестящими глазами следит за каждым долетающим до нее словом из их разговора с нескрываемым интересом. Увидев, что ее поведение не осталось незамеченным, дама повернулась к юноше и разразилась собственным монологом:

— В этом отеле не система водоснабжения, а Бог знает что; краны, как их ни закручивай, знай себе булькают и шипят. Ох уж этот мне французский идиотизм! Уму непостижимо! Они все, как один, слабоумные. Мадам Готье сама сказала мне, что у них самый низкий умственный показатель в мире. И неудивительно, ведь они полукровки! Вот и вырождаются. Все, как один, наполовину евреи или негры. Да ты только посмотри на них! — Она сделала широкий жест, включавший в себя всю комнату.

— Ну, здесь-то, — сказал молодой человек, подняв свой бокал с водой и внимательно изучая его на свет.

— Во Франции! — возбужденно воскликнула женщина. — Мадам Готье сама сказала мне, да и я где только не читала об этом.

— Омерзительная вода, — проворчал он и поставил бокал на стол. — Пожалуй, я не буду ее пить.

— Тоже мне, неженка! Оставь свои жалобы при себе! Я не хочу даже слышать об этом! Сил нет выносить твои разглагольствования о грязи и червяках. Не хочешь, не пей. Никому нет дела, выпьешь ты или нет. Но вот что действительно мерзко, так это твоя манера вытирать все подряд своими слюнями. И когда ты только повзрослеешь. Ты купил керосин для примуса или забыл его точно так же, как и «Виттель»?

Молодой человек состроил ядовитую, издевательски-услужливую улыбочку и медленно, точно обращаясь к отсталому ребенку, проговорил:

— Нет, я не забыл керосин точно так же, как и «Виттель». Он в багажнике. А теперь, с твоего позволения, я пойду пройдусь.

Он поднялся, все так же отвратительно улыбаясь, и направился к выходу.

— Что-о! Наглый молокосос! Я надеру тебе уши! — закричала она ему в спину. Он не обернулся.

— Презабавная парочка, да? — шепнул Порт.

— Забавнее некуда, — сказала Кит. Она все еще злилась. — Почему бы тебе не пригласить их присоединиться к нам? Нашему великому паломничеству только их и недоставало.

Фрукты они съели в молчании.

После ужина, расставшись с Кит, которая поднялась к себе в номер, Порт послонялся по безлюдному первому этажу гостиницы, забрел в конторку с ее невозможными, тусклыми светильниками высоко над головой; заглянул в заставленное пальмами фойе, где две древние француженки в черном, примостившись на краешке стульев, перешептывались тихими голосами; постоял пару минут на улице у главного входа, поглазев на внушительных размеров видавший виды «мерседес», припаркованный на противоположной стороне, и вернулся в конторку. Он сел. Еле теплящийся свет сверху едва освещал рекламные туристические плакаты на стенах: Fès la Mystérieise, Air-France, Visitez l'Espagne[23]. Из забранного решеткой окна у него над головой неслись грубые женские голоса и металлические звуки бойкой кухонной жизнедеятельности, усиленные каменными стенами и плиточным полом. Это помещение, еще больше, чем остальные, напомнило ему темницу. Электрический звонок кинотеатра перекрывал все прочие шумы, образуя постоянный нервирующий фон. Он подошел к столам, приподнял пресс-папье и выдвинул ящики в поисках письменных принадлежностей; таковых не имелось. Потряс чернильницы; они были сухими. На кухне меж тем разгорелся яростный спор. Почесывая распухшие руки — там, где его только что покусали москиты, — он медленно вышел в фойе и направился по коридору в сторону бара. Даже здесь освещение было холодным и слабым, но строй бутылок позади стойки образовывал оптический центр, способный притянуть к себе не лишенный заинтересованности взгляд. У него был слегка расстроен желудок — так, ерунда, всего лишь обещание боли, которая пока что давала о себе знать едва заметным физическим недомоганием в какой-то блуждающей точке. Смуглый бармен выжидающе пялился на него. В комнате больше никого не было. Порт заказал виски и сел, медленно смакуя его. Где-то спустили воду в уборной, и гостиницу наполнили урчащие звуки сливающейся и набирающейся в бачок воды.