Ситуация осложнялось тем, что существовали еще и другие дни, когда возмездие свыше казалось наиотдаленнейшей из возможностей. Обстоятельства к ней благоволили; всякий знак был добрым; неземной аурой доброты лучился каждый человек, каждый предмет. В такие дни, если она позволяла себе поступать в соответствии со своими чувствами, она могла быть вполне счастлива. Но с недавних пор она стала приходить к убеждению, что подобные дни, и без того редкие, даровались ей просто-напросто с целью застигнуть ее врасплох, лишив тем самым возможности поступать в соответствии со своими знамениями. Естественная эйфория сменилась нервозной, несколько истеричной капризностью. Во время беседы она постоянно спохватывалась, пытаясь сделать вид, что ее замечания — это намеренная острота, тогда как в действительности они вырывались у нее со всей желчью, на какую способен необузданный нрав.

Сами по себе другие люди беспокоили ее не больше, чем мраморную статую — облепившие ее мухи; но в качестве потенциальных предвестников нежелательных событий, способных оказать неблагоприятное влияние на ее жизнь, она придавала им высочайшее значение. «Моей жизнью управляют другие», — говаривала она, и это была правда. Однако делать это она позволяла им единственно потому, что ее суеверное воображение наделило их магическим значением в отношении ее собственной судьбы, а вовсе не потому, что их личности вызывали у нее какое-то глубокое сочувствие или понимание.

Большую часть ночи она пролежала без сна, занятая своими мыслями. Обычно интуиция подсказывала ей, когда Порт собирался что-нибудь предпринять. Она всегда говорила себе, что ей безразлично, что он делает, но от частого повторения истина этого утверждения давно уже потеряла для нее свою убедительность. Нелегко было смириться с тем фактом, что ей не все равно. Вопреки собственной воле, она заставила-таки себя признать, что по-прежнему принадлежит ему (хотя он и не притязал на это) и что она по-прежнему живет в мире, озаренном далеким отсветом возможного чуда: он к ней еще вернется. В результате она почувствовала себя униженной и, как следствие, тотчас же разозлилась на себя, понимая, что все зависит от него, что она просто-напросто ждет какого-нибудь маловероятного каприза с его стороны, чего-то, что каким-нибудь непредсказуемым образом может вернуть его обратно. Она была слишком умна, чтобы самой предпринять хотя бы малейшее усилие в этом направлении; на неудачу были обречены даже самые изощренные средства, а потерпеть неудачу было бы для нее еще хуже, нежели вообще не пытаться. Оставалось всего лишь не уступать, всего лишь стоять на своем.

Таннер действовал ей на нервы, поскольку — хотя его присутствие и заинтересованность в ней обеспечивали классическую ситуацию, каковая, если разобраться, могла бы принести свои плоды там, где принести их уже ничто не могло, — она почему-то была не в состоянии подыгрывать ему. Он наводил на нее тоску; она невольно сравнивала его с Портом, и сравнение всегда выходило в пользу последнего. На протяжении этой бессонной ночи она снова и снова пыталась направлять свои фантазии таким образом, чтобы Таннер предстал в них вожделенным объектом. Разумеется, из этого ничего не вышло. И тем не менее она пришла к решению установить с ним более тесные отношения, причем сделала это невзирая на то, что, еще только принимая его, прекрасно отдавала себе отчет, что ей не только предстоит малоприятная работа, но и выполнять ее — как она выполняла все, требующее сознательного усилия, — она будет ради Порта.

Из коридора раздался стук в дверь.

— О, Господи, кто там? — сказала она вслух.

— Я. — Это был голос Таннера. Как обычно, он звучал оскорбительно бодро. — Ты проснулась?

Она засуетилась, производя громкий шум, в котором смешались вздохи, хлопанье простыни и скрип кроватных пружин.

— Не совсем, — простонала она наконец.

— Сейчас лучшее время суток. Не пропусти! — крикнул он.

Последовало выразительное молчание, во время которого Кит вспомнила о своем решении. Вымученным голосом она сказала:

— Минутку, Таннер.

— Хорошо. Жду.

Минуту, час — он будет ждать, а потом продемонстрирует свою добродушную (и фальшивую, подумала она) улыбку, когда она его впустит. Ополоснув лицо холодной водой, она вытерлась тонким, как папиросная бумага, турецким полотенцем, подкрасила губы и раз-другой провела расческой по волосам. И вдруг заметалась по комнате в поисках подходящего халата. Через приоткрытую в комнату Порта дверь она заметила его большой белый махровый халат, который висел на стене. Она быстро постучала, входя внутрь, и, удостоверившись, что там никого нет, схватила его. Затягивая на талии кушак перед зеркалом, она с удовлетворением отметила, что никому не придет в голову обвинить ее в кокетстве за то, что она выбрала именно это облачение. Халат доходил ей до пят, и ей пришлось дважды закатать рукава, чтобы обнажить кисти рук.

Кит открыла дверь.

— Привет! — Улыбка не замедлила себя ждать.

— Здравствуй, Таннер, — безучастно сказала она. — Входи.

Потрепав ее мимоходом по волосам, он подошел к окну и раздвинул шторы.

— Проводишь спиритический сеанс? Ага, вот теперь я могу тебя рассмотреть.

Комнату залил резкий утренний свет, и на потолке заиграло солнце, отраженное надраенными плитками пола, как если бы они были водой.

— Как ты? — рассеянно спросила она, опять стоя перед зеркалом и поправляя взъерошенные им волосы.

— Замечательно. — Он воззрился на ее отражение в зеркале, придавая своим глазам блеск и даже, не преминула с отвращением заметить она, напрягая определенные мускулы лица, чтобы подчеркнуть ямочки на щеках.

«Он насквозь фальшив, — подумала она. — Какого черта он здесь делает с нами? И все из-за Порта. Это он подбил Таннера увязаться».

— Что это вчера вечером приключилось с Портом? — говорил Таннер. — Я не ложился, ждал его, а он так и не объявился.

Кит бросила на него быстрый взгляд.

— Не ложился? — с недоверием повторила она.

— Мы вроде как договорились встретиться в нашем кафе, ну, ты знаешь. Пропустить чего-нибудь на сон грядущий. Ни слуху ни духу. Я лег и читал допоздна. Было уже три, но он так и не пришел. — Это была полная ложь. На самом деле Таннер сказал: «Если надумаешь прогуляться, загляни в „Экмуль“; может, я там буду». Он вышел вскоре после Порта, подцепил французскую девку и пробыл с ней у нее в отеле до пяти часов. Он вернулся на рассвете, заглянул через низкую фрамугу в их комнаты и увидел пустую кровать в одной и спящую Кит — в другой.

— Вот как? — сказала она, отворачиваясь от зеркала. — В таком случае, он почти не спал, потому что уже ушел.

— Ты хочешь сказать, еще не пришел, — сказал Таннер, пристально глядя ей в лицо.

Она не ответила.

— Будь добр, нажми вон ту кнопку, — попросила она. — Так уж и быть, закажу этого их цикория и гипсовый круассан.

Решив, что прошло уже достаточно времени, Кит вошла в комнату Порта и взглянула на постель. Та была разобрана на ночь, но не смята. Сама не зная зачем, она полностью откинула простыню и, присев, взбила подушки, оставляя в них вмятины. После чего разложила сложенную пижаму и бросила ее комком у изножья кровати. В дверь постучали; она вернулась к себе в комнату и заказала завтрак. Когда слуга вышел, она закрыла дверь и села в стоящее у окна кресло, глядя прямо перед собой.