— Астингс?

— Битва при 'Астингсе.

— А, Гастингс.

— Точно, 'Астингс. — Фаусто нахмурился, недовольный тем, что его поправили, но бутылку не убрал и стакан новому знакомому долил до края.

Адам пригубил.

— Ну, как тебе?

Зная выражение «пить можно», Адам аналитически сконструировал и противоположное — «пить нельзя», non potabile.

— Отличное вино.

Фаусто улыбнулся:

— Вот за что я люблю англичан. Вы такие, черт возьми, вежливые.

Вскоре выяснилось, что Фаусто подсел к Адаму не просто так. От синьоры Фанелли он уже знал, зачем и даже на какое время приехал гость. Впрочем, ничего особенного в этом не было — туристов в Сан-Кассиано заносило редко, так что каждый становился своего рода временной достопримечательностью и главным объектом разговоров. Последними иностранцами здесь были, похоже, новозеландцы, которые и освободили город от немцев в 1944-м. Фаусто подробно — большинство деталей, впрочем, так и осталось для Адама непонятыми — расписал жестокую осаду, которой подвергся его родной город. К сожалению, избежать трагедии было невозможно, поскольку именно Сан-Кассиано играл важнейшую роль в главной оборонительной линии немцев к югу от Флоренции.

Несмотря на это, Фаусто питал неприязненное уважение к германской военной машине, которая столь успешно сдерживала продвижение союзников на север, минируя мосты и дороги, ведя изматывающие арьергардные бои с превосходящими силами противника, неся тяжелые потери, но притом сохраняя военную дисциплину и высокий боевой дух и неизменно прекращая огонь при появлении Красного Креста.

Фаусто рассказывал о том, что хорошо знал сам, что испытал на собственной шкуре. Он состоял в партизанском отряде, помогавшем союзникам в наступлении на Флоренцию, сражался бок о бок с британцами, когда те вошли в город. С парнями из «Лондона, Ливерпуля, Манчестера».

И Гастингса?

Нет, это уже другая песня, объяснил Фаусто. Просто его всегда интересовали исторические сражения.

Тут он, конечно, соврал. О битве при Гастингсе Фаусто знал все и немного больше. Нормальный человек знать столько не мог. К тому моменту, когда Харольд получил в глаз стрелу, они уже приступили к третьей бутылке.

Фаусто живописал эту самую сцену, помогая себе зубочисткой, когда к столу подошла синьора Фанелли.

— Фаусто, оставь парня в покое. Посмотри, он уже чуть жив.

Фаусто вперил взгляд в Адама.

— Оставь его в покое. Хватит. Иди домой, уже поздно, — повторила синьора Фанелли и вернулась к бару.

— Красивая женщина, — задумчиво произнес Фаусто, угощаясь очередной сигаретой из пачки Адама.

— А что случилось с ее мужем?

— Война. На войне всякое бывает.

— Так что случилось?

Фаусто прищурился, словно решая, достоин ли Адам ответа.

— Мы дрались за свою страну. За нашу страну. Против немцев — да, но также против других — коммунистов, социалистов, монархистов, фашистов. Мы дрались за будущее. Была… путаница. Бывало всякое. Война это дозволяет. Она это требует. — Он затянулся. Выдохнул. — Джованни Джентиле. Слышал о таком?

— Нет.

— Он был философом. Мыслителем. Правым. Фашистом. Имел дом во Флоренции. К нему пришли с книгами, притворились студентами. А когда он открыл дверь, расстреляли. — Фаусто отхлебнул вина. — Когда убивают мыслителей, прислушайся — где-то рядом смеется дьявол.

— Вы их знали?

— Кого?

— Тех, кто это сделал.

— Ты задаешь много вопросов.

— Просто раньше не получалось, вот и воспользовался шансом.

Фаусто усмехнулся. Рассмеялся.

— Да, верно, говорю я много.

— Ну что? — крикнула от бара синьора Фанелли. — То ты не появляешься месяцами, то от тебя не избавишься.

— Ухожу, ухожу. — Фаусто поднял руки и, повернувшись к Адаму, наклонился ближе. — Ты делаешь что-то и думаешь, что поступаешь правильно, но проходит время, и прежние утешения больше не действуют и уснуть не помогают. Это единственное, что я понял в жизни. Мы все думаем, что знаем ответ, и мы все ошибаемся. Черт, я даже не уверен, что мы знаем, какой был вопрос.

Адам же в этих словах нашел утешение для себя: Фаусто, оказывается, еще пьянее, чем он сам.

Итальянец осушил стакан и поднялся:

— Приятно было поболтать. Ты будь там осторожен. На вилле Доччи.

— Почему вы так говорите?

— Плохое это место.

— Плохое место?

— Всегда таким было. Люди там имеют склонность умирать.

Заявление прозвучало настолько мелодраматично, что Адам невольно улыбнулся.

— Думаешь, я шучу?

— Нет… извините. Вы имеете в виду сына синьоры Доччи?

— Ты слышал об Эмилио?

— Только то, что его убили немцы во время войны.

Фаусто раздавил в пепельнице сигарету.

— Да, так говорят.

Зацепиться за эту последнюю реплику Адам уже не успел.

— Вон! — потребовала синьора Фанелли, приближаясь к ним с грозно поднятой щеткой.

Фаусто повернулся, чтобы встретить опасность лицом к лицу.

— Летиция, ты чудесная женщина. Будь я побогаче, постарался бы взять тебя в жены.

— Ох, ох, — проворковала синьора Фанелли. — Так вот, сегодня ты стал еще беднее. Три бутылки вина.

— Я заплачу, — сказал Адам.

— Он заплатит, — подхватил Фаусто.

— Нет, не заплатит, — возразила хозяйка.

Порывшись в карманах, Фаусто выгреб несколько мятых бумажек и положил их на стол.

— Всем спокойной ночи. — Он слегка поклонился. — Фаусто здесь больше нет.

С его уходом в зале стало тише и как будто темнее.

Синьора Фанелли принялась убирать стулья.

— Фаусто, Фаусто, — устало вздохнула она. — Вы только не принимайте его слишком уж всерьез — у него сейчас что-то вроде депрессии.

— Почему?

— Коммунисты не слишком удачно выступили на выборах в мае. Набрали всего двадцать два процента, бедняги. — В ее голосе отчетливо прозвучало наигранное сочувствие.

Похоже, двадцать два процента считались здесь чем-то незначительным.

— Вы не коммунистка? — спросил Адам.

— Коммунизм для молодых и голодных. Посмотрите на меня.

Он с удовольствием отпустил бы комплимент, на который она напрашивалась, но нужные итальянские слова затерялись.

— Фаусто не молод, — сказал Адам.