Приложив ладонь ко лбу, Краудер шумно выдохнул. Когда он снова открыл глаза, Харриет смотрела на него, склонив голову набок.

— Прошу меня простить, господин Краудер, но, похоже, вы очень утомлены.

— Я действительно утомился, госпожа Уэстерман. По обыкновению я работаю ночами и в тех случаях, когда не доводится осматривать убитое неподалеку дворянство, предпочитаю проводить утро в постели. — Он сплел руки и вытянул пальцы, заставив их хрустнуть, а затем по-деловому продолжил: — Итак, анатомирование будет неполным. Погода к этому не располагает, к тому же завтра утром на тело должны взглянуть люди коронера, но, я полагаю, мы и без того сможем определить, как умер этот человек. Ограничимся поверхностным осмотром, а также отыщем давнее повреждение на ноге.

Резко выпрямившись, Харриет кивнула. У Краудера создалось впечатление, что она едва поборола желание по-военному отдать честь.

Анатом снял кафтан и уже повернулся, собравшись повесить его на ближайший гвоздь, как вдруг заметил свои инструменты — завернутые в мягкую кожу, они лежали на скамье возле лохани и кувшина.

— Как они здесь оказались?

— Уильям взял их у ваших людей, когда возвращался сюда через городок. Если бы они вам не понадобились, их вернули бы на место так, что вы даже не заметили бы.

— Вы хорошо наладили хозяйство.

— И Уильям, и Дэвид ходили в плавание со мной и моим супругом. Муж госпожи Хэткот до сих пор служит у него. Лучших домочадцев я и пожелать бы не смогла. Конечно, служанки приходят и уходят, но в общем я полагаю, что не всякая женщина может похвастаться такими добрыми и верными слугами.

Снова повернувшись к трупу, Краудер задумался о том, ходила ли мисс Рейчел Тренч в плавания, а если нет, какого она мнения об окружающих ее домочадцах.

Он ожидал, что теперь госпожа Уэстерман предоставит его самому себе, но она не уходила. Вместо этого хозяйка поместья, обнажив запястья, завернула рукава своей амазонки и взяла фартук, собираясь прикрыть юбки. Поймав взгляд Краудера, она одарила его опасливой полуулыбкой.

— Вы сказали, что анатомирование будет неполным.

— Совершенно верно.

— В этом случае, думаю, я в состоянии вынести его. — Приблизившись к телу, она откинула льняное покрывало, а затем, увлекшись, наклонилась пониже, чтобы осмотреть руку.

Краудер учился у лучших докторов и анатомов Европы. Они постоянно практиковались, а их основной чертой была пытливость ума; изящество манер притуплялось постоянным общением с мертвецами и неизбежными деловыми отношениями с преступным миром в лице похитителей трупов и гробокрадцев. При Краудере неоднократно разрезали и перетаскивали мертвые тела, он не раз видел скользкий от крови пол и вдыхал полный миазмов воздух, когда с десяток мужчин в напудренных париках теснились вокруг трупа, чтобы взглянуть на ту или иную особенность, указанную их преподавателем. Но в этот момент Краудер подумал, что ни разу в жизни не видел зрелища столь ужасающего и удивительно прекрасного, как открывшаяся его глазам сцена, — обхватив своими бледными руками окостеневший кулак покойника, госпожа Уэстерман склонилась, чтобы осмотреть мертвую плоть. Последняя казалась серой и невыразительной, словно сделанной из воска, а нежный оттенок женского лица и ум в глазах Харриет будто бы символизировали Божью искру. Если бы она смогла, обдав эту руку дыханием, снова наделить ее теплом, Краудер смирился бы с чудом и тут же уверовал бы.

— Он что-то держит в руке. У вас есть пинцет?

— Разумеется.

Передав ей инструмент, Краудер наблюдал, как она засовывает его между пальцев мертвеца. Харриет сосредоточенно прикусила губу.

— Вот!

Она с многозначительным видом вернула Краудеру пинцет; между его изящными серебряными кончиками анатом увидел клочок бумаги. Оборванный краешек листа.

— У него с собой что-то было. Кроме кольца, еще письмо или записка, которую у него забрали, — немедленно заключила госпожа Уэстерман.

— Вероятно. А возможно, это была записка от его портного.

Харриет сузила глаза.

— Сомневаюсь, что кому-нибудь придет в голову отправиться на встречу в лес, во тьму, сжимая в руке записку от портного. Впрочем, я вас поняла. Я слишком тороплюсь.

Она забрала у Краудера обрывок бумаги и, завернув его в свой носовой платок, отложила в сторону.

— Вы, возможно, несколько поспешны. Однако на вашем месте я воспользовался бы тем же методом.

— Вы позабыли. Я же читала ваш труд и наблюдала за вами нынче утром. Я ваша ученица.

На мгновение брови Краудера взлетели вверх, а затем он снова повернулся к трупу.

В плаще незнакомца не обнаружилось ничего, кроме кошелька с несколькими шиллингами, и Краудер задумался: где же все пожитки этого человека, если они вообще у него были, тихо дожидаются возвращения хозяина? Его сапоги покрывала пыль, однако они были целы. Его одежда выглядела весьма сносно, хотя местами несколько потерлась, лишь ткань камзола и его фасон выдавали в убитом человека, претендовавшего на звание модника. А может, эта покупка — единственное излишество, которое позволил себе человек, ведший весьма умеренный образ жизни? Или попытка продемонстрировать собственную знатность? Краудер тщательно ощупал камзол большим и указательным пальцами, оценивая качество ткани. Когда-то он и сам мог надеть такой.

— Насколько далеко мы находимся от Пулборо? И останавливается ли там дилижанс? — осведомился он, и Харриет с удивлением воззрилась на анатома. — После переезда в Хартсвуд мне не доводилось путешествовать, — пояснил Краудер.

— До Пулборо отсюда — около четырех миль. Дилижанс, следующий в Лондон, проходит там по вторникам, а из Лондона — по четвергам. Вы размышляете, как он добрался до нашего городка.

— Верно. Если он прибыл из Лондона, то, вероятней всего, следовал сначала на карете, а затем пешком. У него на сапогах дорожная пыль.

Еле заметно кивнув, госпожа Уэстерман взяла в руки тряпицу, намочила ее и с невозмутимым видом принялась смывать кровь с жуткой раны на шее мертвеца. Некоторое время Краудер просто смотрел на нее, затем тоже взял тряпицу и, расположившись напротив Харриет, принялся обрабатывать рану со своей стороны. Молчание растянулось на несколько минут, и Краудер понемногу начал ощущать почтение и сдержанность, царившие в этом теплом помещении и постепенно наполнявшие все его существо. Он часто испытывал подобное у себя в кабинете: ощущение чуда посещало его, когда он сосредоточивался на трупах и кровяных сосудах, по которым бежали соки жизни — такой скоротечной и порой такой жестокой. Он уже давно понял, что это чувство для него заменяет религиозную веру.

Вернувшись к окну, Краудер опустил тряпицу в лохань и некоторое время наблюдал, как вода вокруг нее окрашивалась розовым. Он припомнил слова Гарвея:[6]«Все части тела вскормлены, взлелеяны и пробуждены кровью — теплой, безупречной, прихотливой, полной жизни…» Это поразительное вещество, омывающее сердце любого человека; независимо от положения в обществе и характера, этот символ любви и смерти пульсирует на кончиках пальцев каждого. Краудер снова вспомнил о темных метках, оставшихся на деревьях в рощице, и подумал, много ли времени понадобится местным ребятишкам, чтобы найти их и превратить лесок в место поклонения ужасу.