Мария Каппель в своих мемуарах слегка касается темы овечек и пастушек:

«Все хозяйственные постройки он переделал, приспособив под овчарни, а все поля превратил в луга. В пастушеских посохах дед видел жезлы нового золотого века, и если овечки, в его глазах, были очаровательны, то еще очаровательнее были пастушки, заставлявшие его забывать об овечках»[41]. И далее она прибавляет: «Бабушка не любила ни овец, ни пастушек; к ней приезжали друзья и соседи, она растила и воспитывала детей, весной горевала о Париже, а осенью надеялась туда отправиться. Своих трех дочерей она рано выдала замуж»[42].

Первой вышла замуж, конечно же, Каролина. В декабре 1815 года ее мужем стал г-н Каппель, капитан артиллерии. В 1817 г. Эрмина вышла замуж за барона де Мартенса. Луиза – я вновь воспользуюсь красочным повествованием Марии Каппель – «оставила кукол, чтобы играть в жену»[43], и вышла замуж в 1818 г. в возрасте пятнадцати лет за барона Гара.

Мы уже говорили об этих браках, но теперь указали и даты. Поверьте, для нашего повествования даты имеют немаловажное значение.

Мария Каппель родилась в 1816 году.

И вот удивительная загадка природы – в благоухающем свежестью, красотой и молодостью розарии появился изъян: Мария Каппель не была хорошенькой.

Позже мы нарисуем ее портрет и постараемся обрисовать характер. А пока послушаем, что говорит о себе она сама:

«Первое дитя – радость и гордость родителей, дедушек и бабушек – должно быть хорошеньким ангелочком. Но увы! Моя некрасивость заставила прозреть даже слепую материнскую любовь. Самые очаровательные чепчики и кокетливые платьица не могли помочь мне похорошеть. Добрые друзья, которым меня показывали, желая разделить обожание моей семьи, находившей в моей желтизне благородство слоновой кости и в худобе утонченность, вынуждены были жертвовать истиной во имя любезности»[44].

Я не видел Марии Каппель во младенчестве и не могу судить, хороша она была или нет, мы познакомились с ней, когда ей исполнилось три года.

Случилось это в 1819 году, я приехал на праздник в живописную деревеньку Корси – теперь в тех местах проложили железную дорогу, и она тянется вдоль прудов. Мне было тогда семнадцать. Из-за бог знает какой размолвки с очаровательной девушкой по имени Аглая[45], чьи блестящие глаза подтверждали, что имя ей дано по справедливости, я жаждал одиночества. Но, по образному выражению А. де Мюссе, одиночество в семнадцать лет не рядится в траур. Яркое солнце освещало мое зеленое одиночество. Я брел по тропинке между живой изгородью из цветущего боярышника и лужком, радующим глаз маргаритками и лютиками, которые, как видно, и хотели бы, да не могли расселиться на песке дорожки. Белые кисти боярышника овевали меня чудесным ароматом, по его веткам с шипами и большими темно-зелеными листьями прыгали, щебеча, славки и осыпали на землю белые лепестки. День светился втройне – лучилось солнце, лучилась весна, лучилась молодость.

Дорога резко свернула, и я оказался лицом к лицу с людьми, идущими мне навстречу. Как я, они наслаждались благоуханным молодящим сиянием дня.

Женщина, девочка, молодой человек. Женщину я узнал сразу, мы с ней когда-то очень дружили. Девочка, без сомнения, была ее дочь. Молодого человека я не знал вовсе. Я приблизился к ним – они ведь и без того шли мне навстречу – но с немалым замешательством, естественным для молодого человека, встретившего подружку, вместе с которой рос, которую называл по-братски на «ты», но которая с тех пор повзрослела, стала женой и матерью. Я не видел баронессу Каппель с тех, уже давних, времен, когда звал ее попросту Каролиной. Здороваясь, я с улыбкой поклонился ей, она остановилась и заговорила:

– Господи! Неужели вы, Александр? Как давно мы не виделись и как рада я вновь вас увидеть! Вы стали таким великаном, что я уже не решусь обращаться к вам на «ты».

– Очень жаль, – отвечал я ей, – значит, вы и мне приказываете говорить вам «вы». Но у меня есть одно утешение: вы по-прежнему называете меня «Александр», а значит, и я буду называть вас по старинке Каролиной, а не баронессой Каппель. А за руку вы держите, я полагаю, вашу дочку Марию?

– Да, Только не говорите мне: «Ах, какая хорошенькая!» Вы огорчите меня.

Я посмотрел на девочку. Похоже, она все понимала – закусила губку, почесала одной ножкой другую и поглядела на меня исподлобья смоляными глазами так, что я подумал: она куда старше своих лет.

Одета она была восхитительно.

– Мария, а вы не хотите меня поцеловать? – спросил я.

– Нет, – отвечала она, – целуются только красивые дети.

– Тогда позвольте, я вас поцелую, Мария, если не за красоту, так за ум.

Я взял ее на руки. Да, красивой ее не назовешь, но я никогда еще не видел такого выразительного лица четырехлетнего ребенка. Она была темноволосой худышкой с небольшими огненными глазами.

– Что касается меня, Мария, – сказал я, целуя ее, – я нахожу вас очаровательной, и если через двенадцать или четырнадцать лет вы захотите стать моей женой, то вспомните, что я был первым, кто попросил вашей руки.

– Бы слишком взрослый, чтобы на мне жениться.

– Нимало. Мне семнадцать, вам четыре.

– Три с половиной.

– Пусть три с половиной. У нас всего тринадцать лет разницы, и потом, вы вольны мне отказать, но я все-таки повторю свое предложение.

– Пойдем, мама, он надо мной смеется.

– Погоди, дочка, я познакомлю Александра с твоим другом Адольфом. А Александр если и не станет в один прекрасный день твоим мужем, то твоим другом останется непременно, за это я готова поручиться.

Я поклонился молодому человеку, Каролина опиралась на его руку.

– Виконт Адольф де Левен, – представила она. Затем сообщила Адольфу: – Александр Дюма, сын генерала Дюма и подопечный моего отца. Он почти что нам родственник.

– Три года тому назад, Каролина, вы считали меня просто родственником, – заметил я.

Молодой человек в свой черед поклонился.

– Вы очень скоро встретитесь снова, – продолжала Каролина, – он освободится от меня и тоже отправится на праздник, там вы и познакомитесь поближе.

– Госпожа баронесса, – учтиво обратился к ней виконт, – вы назначаете непомерно дорогую цену за дружбу с этим господином.

– Удивительно, как мальчики быстро растут, – с улыбкой покачала головой баронесса, – настолько быстро, что я, того и гляди, стану старухой.

Я стал расспрашивать об Эрмине, Луизе. Эрмина жила в Берлине, Луиза в Париже. Сама Каролина жила в Мезьере[46]. Увы! И сестры теперь отдалились от нее, точно так же, как я.