— Пусть молния поразит меня на пороге вашего жилища, если я хоть в чем-то виновен! — При этом лопатки актера невольно дрогнули, но небо у него за спиной оставалось синим и безоблачным. — Да, как сказал бы мой друг поэт, десница ваша сбережет покой невинных.

Я живенько зааплодировал, испугавшись, как бы за этим монологом не последовал еще один. Густые брови Эшберри слегка приподнялись, он вежливо поклонился.

— Всегда надо заканчивать прежде, чем публике надоест слушать, — хохотнул актер. — Да будет так? Разрешите войти?

— Как я понимаю, у меня нет ни единого шанса не впустить вас в дом, — угрюмо буркнул я, когда незваные гости протиснулись в прихожую.

К тому моменту, когда я запер входную дверь и вернулся в гостиную, оба уже восседали на высоких табуретах возле бара. Чего они ждут, было нетрудно догадаться. “Ну и ладно, — подумал я, — в конце концов, одиннадцать уже пробило, а все мои синяки и ссадины чертовски нуждаются в бальзаме”.

И я решительно направился к бару. Гости отреагировали мгновенно.

— Водка со льдом, — прогудел Эшберри, — льда немного.

— Мартини! — блаженно заулыбался Толбот. — Вермута можно не добавлять.

Я налил им два огромных бокала, а себе — немного бурбона со льдом. Служители искусства церемонно подняли бокалы.

— Салют! — произнес Толбот.

— Ваше здоровье! — забасил Эшберри. Содержимое бокалов исчезло, пока я любовался кадыками на задранных кверху шеях. Два пустых бокала звякнули о доску бара, две выжидательные улыбки вновь обратились ко мне. Я умею признавать поражение, поэтому без разговоров придвинул бутылку с джином поэту, а водку — актеру.

— Наливайте сами, — сказал я уже после того, как они это сделали.

— Мы пришли, — заговорив Брюс Толбот, уничтожив вторую порцию, — пролить свет...

— Вы, сэр, специалист, — загудел Эшберри, — вот почему мы явились к вам.

По выражению его глаз я понял, что актер ждет очередного взрыва аплодисментов.

— Джентльмены, — вкрадчиво заметил я, — почему бы вам просто не объяснить мне, в чем дело?

— Мы были оклеветаны! — начал Толбот.

— Нет, убиты! — выкрикнул Эшберри.

— ..Глупым невеждой, которому хватает наглости называть себя управляющим делами! Толбот визгливо захохотал:

— Если бы не добродушие и бесконечная терпимость нашего друга Рейфа Кендалла...

— Нашего друга и патрона Рейфа Кендалла, — поправил его Эшберри.

— Верно! — закивал Толбот.

— Этот недоумок давно вернулся бы в родные трущобы!

— Вы говорите о Майлзе Хиллане? — догадался я.

— При упоминании его имени у меня начинается внутренняя дрожь! — Поэт был настолько удручен этой мыслью, что выхлебал третий бокал двумя большими глотками и принялся наливать четвертый. — И вот теперь, окончательно обезумев, этот тип обвинил нас обоих — и поодиночке, и вместе — в самом мерзостном преступлении против нашего патрона. Короче, он заявил, будто мы похитили копию последнего великолепного творения Рейфа и воспользовались ею, чтобы его шантажировать.

— Кипя праведным гневом, я хотел пристукнуть мерзавца на месте, — пробасил Эшберри. — Однако насилие претит моей натуре, в особенности когда оно ничего не доказывает.

— Из-за этого мы и пришли к вам, сэр, — с важным видом пояснил Толбот. — Твердо веруя в вашу многоопытность и чувство справедливости, мы поручаем вам доказать нашу невиновность.

— Так докажите ее сами, — сказал я.

— Да разве это возможно, сэр? Вы только представьте, в чем нас обвиняют! Мыслимое ли дело продать единственного друга, всегда верившего в наш талант? — громко вознегодовал Эшберри. — Как же низко должен пасть человек, способный огрызнуться и укусить руку, которая кормит его!

— Боюсь, за сумму, близкую к миллиону, даже иная мать вопьется зубами в собственное дитя, — хмыкнул я.

— Мистер Холман, — Толбот казался искренне потрясенным, — неужели вы в самом деле считаете, что кто-то из нас мог так низко пасть...

— Да!

— Ох! — Его маленький рот задрожал. — Вы поколебали мою веру в вас! И очень сильно, смею добавить.

— Пошли, мой излишне восторженный друг-поэт! — В утешение актер так хлопнул Толбота по спине, что тот едва не слетел с табурета. — Не обижайся и не мрачней. Мистер Холман — проницательный практик, а миллион, как он справедливо заметил, — большая сумма денег. — Эшберри глубоко вздохнул, и, будь я в тот момент где-нибудь в Майами, непременно поспешил бы укрыться от стихийного бедствия. — А практику нужно нечто осязаемое, вроде доказательств. И как же ни в чем не повинный человек, ты или я, сумеет доказать свою непричастность к этому делу — спросим мы. А никак! Это просто невозможно.

Слова Эшберри настолько расстроили Толбота, что он оставил нетронутым полнехонький бокал.

— И кошмарнее всего была реакция нашего патрона, — убитым голосом пробормотал он. — Когда этот неописуемый негодяй Хиллан бросал нам подлые и грязные обвинения, Рейф стоял в стороне и наблюдал. Он не произнес ни единого слова в нашу защиту, ни единого!

— Ах, это и в самом деле очень грустно! — Актер покачал головой, и все его четыре подбородка задрожали от избытка эмоций. — В подобных ситуациях слабейшему, полагаю, не на что надеяться, его так или этак обязательно прижмут к стене.

— Где он будет страдать от стрел и копий беспощадной судьбы! — угрюмо пробормотал Толбот.

— Брюс? — Эшберри вопросительно поглядел на поэта. — Это не оригинально, я уже где-то слышал такую метафору.

— Возможно, у меня масса эпигонов!

— Как представление, мне все это очень понравилось, — перебил я обоих. — Правда, возникают кое-какие сложности: например, трудно решить, кто из вас более честный и порядочный человек... Но в целом сцена была великолепной. Итак, сегодня утром Хиллан обвинил либо одного из вас, либо обоих в том, что вы стали сообщниками шантажиста, а Рейф Кендалл даже не попытался встать на защиту. Полагаю, именно это вас встревожило, настолько встревожило, что вы решили поговорить с профессионалом, нанятым вашим патроном для расследования этого дела.

— Вы правы, сэр! — взволнованно прогудел Эшберри. — Мы пришли... — Пару секунд он задумчиво разглядывал свой пустой бокал. — У вас, случайно, больше не найдется такой же превосходной водки? Эта бутылка каким-то непонятным образом очень быстро опустела, и...

— Нет! — отрезал я.

— Ох! — Он грустно покачал головой. — Ну что ж, тогда... — Актер обхватил лапищей бутылку джина. — Мне не остается ничего иного, как присоединиться к своему другу и припасть к источнику его вдохновений. — Он с нарочитой небрежностью наполнил бокал джином, не переставая говорить: