– Как она ухитрилась? Ты-то куда смотрел?

– Я ушел из дому в восемь утра, тут она и сбегала за бутылкой.

Я взял маму за плечи, Гарди – за ноги. Мы взвалили ее на кровать и стащили через голову платье.

– У нее другая комбинация есть? – спросил я.

– Есть, конечно. Думаешь, мы успеем привести ее в чувство?

– Не снимай тогда эту, черт с ней. Отведем ее в ванную прямо так.

Отведем, как же. Скорее отволочем. Самое трудное было посадить маму в ванну. Мы с Гарди тоже порядком промокли, но в конце концов преуспели.

– Держи ей голову, а я сварю кофе покрепче! – распорядился я.

– Открой у нее в комнате окно, чтобы проветрилось! – откликнулась Гарди.

– Открыто уже.

Я включил чайник, набил фильтр кофейника до отказа и снова побежал в ванную. Гарди умывала маму, повязав ей голову полотенцем. Та постанывала и пыталась увернуться от холодной воды. Руки-ноги у нее покрылись мурашками.

– Приходит уже в себя, но я прямо не знаю, Эдди, как мы за три часа…

– Даже меньше. Как очухается, помоги ей вылезти и вытри ее, а я побегу в аптеку. Есть какое-то средство… не знаю, как называется.

Я переоделся в сухие брюки и рубашку. Придется идти на похороны в будничном костюме, но тут уж ничего не поделаешь.

В ванной слышался мамин голос – она бубнила что-то невнятное, но не ругалась, не истерила. Может, и успеем еще.

Я залил кипяток в кофейник, поставил его на тихий огонь и помчался в аптеку Классена. Я его знал, верил, что болтать он не станет, и потому выложил все как есть.

– Есть хорошее средство, патентованное, – произнес он.

– И что-нибудь дыхание освежить, – попросил я. – Ей ведь с людьми общаться.

Короче, мы это сделали. Привели маму в чувство.

Похороны прошли достойно. С папой я уже попрощался и воспринимал их просто как необходимую церемонию, дань уважения его праху. Я сидел по одну руку от мамы, Гарди – по другую, дядя Эмброуз с другой стороны от меня.

После службы ко мне подошел Джейк, мастер из типографии.

– Ты ведь вернешься к нам, Эд?

– Разумеется.

– Можешь не спешить с выходом. Работы сейчас не так много.

– Мне надо кое-что сделать, Джейк. Ничего, если меня пару недель не будет?

– Выходи, когда хочешь, только не передумай. Без отца, конечно, будет уже не то, но начал ты хорошо и скоро получишь хорошую специальность. Мы тебя ждем.

– Я вернусь. Обязательно.

– В шкафчике Уолли остались кое-какие вещи. Прислать их или сам зайдешь?

– Зайду. Мне еще зарплату надо получить за три дня, с понедельника по среду. И папе причитается то же самое.

– Я скажу в конторе, чтобы тебе приготовили чеки.

Дядя Эмброуз вернулся с кладбища вместе с нами.

Мы сидели молча, не зная, о чем говорить. Дядя предложил сыграть в карты, и мы сыграли, в джин-рамми – он, я и мама.

– Вечером отдыхай, – сказал он, когда я вышел проводить его, – а завтра в полдень жду тебя в своем номере.

– Ладно. А вечером точно не надо ничего делать?

– Нет. С Бассетом я и без тебя встречусь. Попрошу его выяснить, кто живет в тех квартирах, где веранды в переулок выходят. Подготовительную работу он сделает лучше нас, а если там наметится след, мы им тоже займемся.

– Тоже? Ты Кауфмана имеешь в виду?

– Его. На дознании он врал, ты заметил?

– Да, были сомнения.

– А я даже не сомневался. Бассет с ним подкачал, но мы это исправим. Значит, в полдень я тебя жду.

Около семи часов мама предложила мне сводить Гарди в кино, на Луп куда-нибудь. Ну что ж, подумал я. Может, маме одной побыть хочется. Я наблюдал за ней незаметно, пока Гарди смотрела в газете, что где показывают: напиваться снова она вроде не собиралась, да и вряд ли ей захотелось бы после утренней встряски. На похоронах никто ничего не заметил, даже дядя Эмброуз, по-моему. Все осталось между нами и аптекарем Классеном. Глаза у мамы, правда, покраснели, и лицо отекло, но все должны были подумать, будто это от слез.

Думаю, папу она любила по-настоящему.

Гарди выбрала какую-то муть, но между сеансами там играли хороший свинг, и я согласился. Фильм действительно оказался паршивый, зато духовые в оркестре – что надо. Два тромбона, оба отличные. Один солировал не хуже Джека Тигардена. В быстром темпе, может, и нет, но его низы прямо насквозь пробирали. Я бы миллиона баксов не пожалел, чтобы так научиться, будь у меня миллион.

В конце, когда они все в пляс пустились, Гарди стала притопывать. Ей хотелось еще и потанцевать где-нибудь, но я сказал «нет». Хватит и того, что в кино сходили в день похорон.

Когда мы пришли домой, мамы не было. Я полистал журнал и лег спать.

Среди ночи меня разбудили голоса – мамин, пьяный, и мужской, как будто знакомый. Мне стало любопытно; я встал и приблизился к двери, но мужчина уже ушел. Слов я не слышал, одни голоса. Они не скандалили, разговаривали спокойно.

Мама протопала к себе в спальню. Приняла она, судя по всему, хорошо, но все же меньше, чем утром. Решив, что насчет окна можно не беспокоиться, я снова лег и стал думать, чей же это был голос.

Бассета, вот чей. Рыжего копа.

Может, он думает, что это она, и подпоил ее, чтобы созналась? Мне это не нравилось, а другая возможная причина, то есть что Бассет просто ее обхаживает, нравилась еще меньше. У него жена есть, больная. А если он дело путает с удовольствием, то это вообще подло. Надо же, как я в нем ошибался! Симпатизировал ему даже после того, как он принял взятку от дяди Эмброуза.

Я долго не мог заснуть и утром проснулся со скверным вкусом во рту. На улице по-прежнему парило. Я что, каждый раз теперь в семь часов подниматься буду, даже без будильника? Пока я одевался, мне пришло в голову, что насчет Бассета я могу ошибаться. Просто он увидел пьяную маму на Кларк-стрит и проводил домой, чтобы с ней ничего не случилось.

Пока я пил кофе, в кухню явилась Гарди.

– Привет, Эдди. Не спится что-то, чего так валяться.

– Угу.

– Кофе еще остался?

– Ага.

Она пошла одеться и уселась напротив меня. Я налил Гарди кофе, она взяла рогалик из хлебницы.

– Эдди…

– Да?

– Во сколько мама явилась домой?

– Не знаю.

– Ты слышал вообще, как она пришла?

– Да слышал, слышал. Не знаю только, когда. Не посмотрел на часы.

– Но поздно? Ночью уже?

– Вероятно. Я уже спал. Она-то теперь, небось, проспит до полудня.