— Я думаю, может, стоит бросить силы на поиски Когана, найти их гнездо да выпотрошить их до одного.

Домина пронизала его испуганным взглядом.

— Ты слишком вспыльчив, Анарад, — нахмурила брови. — Приближаться к Когану опасно, ты можешь навлечь на себя беду, да и не только на себя, а на княжество, свой род. Осторожней, прошу тебя.

«Который и так оскуднел», — рвалось с языка раздражение, но Анарад ничего не ответил.

— Мы уже прокляты, Домина. Порой кажется, что я на самом дне, хотя привык считать, что так и должно быть, — тяжелый взгляд княжича упал на женщину. — И найти бы того, кто наслал это черное зло, что сыпется на нас ослепляющей пылью.

Домина, выдержав ожесточенный напор, вдруг поддалась вперед, протянула руку, накрывая ладонью сжатую в кулак руку мужчины.

— Ты просто устал. Тебе нужно отдохнуть, — заговорила мягко и вкрадчиво.

Анарад покачал головой.

— Перестань меня усыплять, Домина, и говорить, что все хорошо — это не правда.

— Усыплять?..

Домина одернула руку, поднялась со скамьи, медленно обошла стол, встряхивая огненной гривой волос. Приблизившись со спины, ладонями скользнула по плечам, огладив, тонкими пальцами смяла твердые гранитные мышцы. Приятное тепло полилось по рукам и спине, расслабляя, делая тело мягким, как горячий воск. Анарад закрыл глаза, позволяя Домине ласкать его. Служительница склонилась, обдав густым еловым дразнящим запахом.

— …Сейчас ты кипишь яростью, — зашептала она в ухо, — напрасно изводишь себя бессмысленными метаниями. Но послушай меня, сейчас нельзя покидать княжества надолго, а поиски Когана отнимут не дни и недели, а годы. Ты нужен здесь. Старейшины видят в тебе будущего правителя, они видят в тебе силу, ты не должен сейчас уходить.

— Занять княжеский стол, не зная, что случилось тогда, много зим назад, с отцом? Не узнав, почему он покинул княжество? Нет, Домина. Если ты говоришь, что он жив, я обязан его найти.

— Все верно, — прошептала еще глуше, скользнув краями губ по шее, — но не сейчас, Анарад…

— Потом уже может быть поздно.

Домина вдруг убрала руки, прекратив доставлять удовольствие. Послышалось шуршание, а следом ее платье бесшумно скользнуло на пол сбоку от него. Анарад развернулся. Глаза Домины в тени золотистых волос зияли колодцами, были холодны и далекими — от них можно было оцепенеть, но только не ему, не Анараду. Он огладил ее взглядом: ее грудь, покрывшаяся мурашками со сжатыми топорщащимися сосками от движения воздуха вздымалась обрывисто, мягкий живот, и ниже… Анарад сам не помнил, как притянул ее к себе, припадая губами к ложбинке между грудями, накрыв ладонями стиснул их. Домина откинула голову назад, запустила пальцы в волосы, вороша их. Всколыхнулась и прокатилась по телу горячая волна, будоража.

— Ты очень много значишь для меня, княжич, — прошептала глухо, опускаясь на его колени, прильнув всем телом. Анарад огладил плечи, смял бедра крепче, плотнее рванул на себя — все мысли разом смыло оголившееся дикое желание, когда его палец — сначала один — проник во влажное лоно, потом и другой. Стон Домины влился в уши, упав на самое дно, разносясь оглушительным эхом во все стороны. Анарад слизал чуть солоноватую проступившую испарину с соска, потом с другого. Домина задвигалась в такт его движениям, насаживаясь ненасытно, отчаянно, пока в глазах княжича ослепительно вспыхнуло.

Домина, задыхаясь, слепо ткнулась лбом в его лоб, но Анарад видел совершенно не ее, а серо-синие полные ярой спеси глаза другой. Анарад зло зашипел, оскаливаясь, рванул завязки на штанах, ворвался в тугое лоно слишком резко и грубо, но Домина с бурным вожделением приняла его в себя целиком, поддавая бедра его ударам, подпрыгивая от жестких толчков, вцепившись, как в спасительный берег, вскрикивая на волнах блаженства, которое вскоре подхватили и его, унося прочь в бездонную пучину горячей страсти. Он подумает обо всем утром.

Как ни удивительно, спала Агна на новом месте крепко, и снились ей леса зеленые, облитые тягучим желтым солнечным светом. Казалось, воздух светился и пах, наполненный цветочной патокой, и был так сладок, что дышалось с трудом, и голова шла кругом. Еще снилось поставленное неведомо кем средь чащи лесной древнее капище, громоздились птицы на вершинах деревянных, от времени мхом покрытых истуканов. И так хорошо было, спокойно на душе в этом месте, что уходить никуда не хотелось, сидела бы до самого заката и слушала, как шуршит трава под ногами, колышет ветерок соцветия белых ромашек, как звенит воздух чистотой и поют птицы. Агна закрыла глаза, наслаждаясь священным торжеством жизни, сама становясь частью его, как вдруг что-то случилось — смолкли птицы, и потемнело вдруг разом, подул холодный ветер, нагнав на ясное небо глыбы сажевых туч. Агна почувствовала, как тонуть начала, теряя твердь под собой, глянула вниз — ноги вязнуть стали, будто в песке зыбучем, утягивая под землю, что топкой, как трясина, становилась.

Агна всколыхнулась в постели, да так, что зацепила случайно крынку с водой, что на ночь рядом с собой поставила, опрокинула ее, та об пол и раскололось на черепки, разбрызгав воду. Послышался топот за дверью, створка распахнулась.

— Ты чего? — просунула простоволосую голову одна из челядинок — переступать через порог не решилась.

— Приснилось что-то, — рассеяно ответила Агна и провела по растрепавшимся волосам дрожащей рукой. Отдышаться не могла, но страх постепенно отпускал, боль, что скручивала все тело, помалу унялась.

— Жили себе спокойно, нет вот — пустили неведомо кого, — просочилось недовольное ворчание в щель из соседней клетушки.

— Просыпаться уже пора, а ты спишь все, — шикнула в ответ старшая,

возвращаясь к себе, так и не сказав Агне ни слова больше.

Оставшись одна, Агна оглядела простую, но не малую клеть, куда вчера привели ее переночевать, а то, что к чернавкам подселили, ее нисколько не удивило — с княжичей станется. Да и не знают они, кто она и чьего рода, потому сердиться на них не следовало, но не получалось, ведь как не плети нить, а привезли ее сюда силой. Да если и узнают, нрава скверного все равно не спрячешь. Им хоть чернавка, хоть княжна — все одно, если в крови жестокость холодная — она никуда не денется.

Остатки страшного сна сползли с Агны, покалывало только кончики пальцев да ступни, и сердце еще билось неспокойно, и пот этот липкий на шее и вдоль спины проступил — душно. Во рту сухо, а вода вся на полу осталась. Сон растолковать несложно было, ведь увязла она на беду тут — и не гадай, все и так ясно. И чего ждать от неприятелей? Не знала княжна, а потому готовой нужно быть ко всему. И все же вразумить не могла она — зачем потащили с собой? Издевки ради? Ведь все одно не скажет ничего, и не смогут выпытать из нее ни слова — это она с самого начала дала понять, а то, что Вротислав охоч руки свои пускать — управу Агна на него найдет.

Вспомнила княжна — вчера бтрок прибегал, оповестил, что братья толковать с ней утром станут — повернулась, рукой скользнула под подушку, нащупав прохладу стали, сомкнув пальцы, нож вытащила, к груди приложила, согревая отцов подарок у сердца — пусть только попробует приблизиться! Не зря Воймирко малость обороняться учил от зверя лесного — княжичи от тех не шибко отличались.