– Такой проходимец! – похвалялся он Феодосье.

И на первой же остановке, поев горячего овсяного толокна, они отправились в небольшую обитель с названием Спас Нетленный на Устье-Божанке.

– Здравствуйте! – размашисто изображая рукой поклон, поприветствовал Олексей стоявшую в воротах братию.

– И вам здоровья, добрые путники!

– Не ваша ли потеря? – указав вдруг на Феодосию, вопросил Олексей. – Прибился к нашему обозу в пути добрый юнец монашеского звания, пребывающий в горьком беспамятстве. Напали на него лиходеи и избили до полусмерти, опосля чего вышибло у него память. Помнит только «Отче наш», да как зовут. А боле ничего!

Феодосия стояла рядом со смиренным видом (происходившим от страха) и от времени до времени покорно кивала главою в подтверждение байки.

Монахи с восторгом уставились на Феодосию. Давненько не случалось у них ничего увлекательного, а тут и дьявол, обернувшийся волком, и беспамятный монах! Один юный послушник даже с жаром шепотом высказал на ухо соседу предположение, что сей беспамятный монах может быть святым, посланным Христом в вологодские да новгородские края для искушения и проверки как монашеской братии, так и простецов. Впрочем, сия мысль им же самим и была признана чересчур неправдоподобной. Но тем не менее Олексея и Феодосию повели во двор, заваленный капустой, а оттуда – к игумену.

Повторив наперебой историю приблудного беспамятного монаха, сопровождающие братья замолкли и уставились на гостей. Олексей, не теряя времени, изложил суть пришествия:

– Нет ли у вас в обители, святой отец, лишней книжки, дабы беспамятный Феодосий смог вспомнить азбуки, грамматики и другие науки. Ибо смутно мнится ему, что вроде был ранее зело ученым.

Настоятель более всего был заморочен насущными хозяйственными заботами. Монастырь его влачил нелегкое существование. Был он возведен на месте скита, сооруженного неким старцем Феофаном Гороховцем, и отличался сей скиталец тем, что питался исключительно горохом. Причем в первые два лета, пока из принесенных им двух горстей гороховых зерен не вырос урожай, достаточный и для пропитания, и для сева, Феофан жил только диким мышиным горошком, в изобилии росшем в сей местности. Собственно, именно из-за лугов, розово-белых от цветущего мышиного горошка, скиталец и остановился здесь, восприняв сие изобилие как знак и дар. На самом деле место оказалось сомнительным – за дрищавым леском начиналось обширное болото, от которого тянуло дурным сырым духом да исторгались порой зловонные испарения и душные газы. По сей причине братия часто недужила, то и дело кого-нибудь хоронили. К тому же поблизости ни богатого города, ни слободы, и, следовательно, почти не случалось и пожертвований. Даже вид обители был грустным: лесины в частоколе вокруг монастыря частью высыпались трухой, так что заваливались наружу, посему подперты были кольями; постройки внутри тоже частью просели, частью покосились, крыши крыты соломою. Настоятель же так поглощен был заботами (в сей момент – заготовкой клюквы и квашеньем капусты), что ни летописных хроник не вел, ни ученых поползновений паствуемых монахов и послушников не приветствовал. Ибо подметил, что, став книжным, монах стремится меньше трудиться в поле и хлеву, а больше портить очеса за книгами и в конце концов оставляет его попечение, перейдя в более ученый монастырь. Потому игумен без всякого сожаления и даже с великим удовлетворением совершил богоугодное дело – пожертвовал беспамятному женоподобному путнику три завалявшиеся без надобности после смерти одного из монахов книжки: «Лексикон латинский», неведомую «De Fluminibus» и «Арифметику».

Распрощавшись и обогнув тьму наваленных горой кочанов капусты, отрубленных кочерыжек, верхних листов, приготовленных на серые щи, корыт, установленных на чурбаны, и монахов с сечками, Олексей и Феодосия зело довольные покинули обитель.

Отойдя немного, Феодосия в нетерпении остановилась и стала разглядывать книги. Одна, «De Fluminibus», хоть и овеяла хранящимся в ней тайным знанием, не могла помочь в охоте познать новое, ибо писана была на иноземном наречии. От «Арифметики» нахлынули воспоминания, как сидела в детстве подле брата Путилы и, заглядывая в его школьную книжку, царапала цифири палочкой в своей тетрадке, сшитой для нее матерью из бересты. «Лексикон латинский» же сразу понравился, причем и объяснить не смогла бы Феодосия, почему один вид книги вызвал предвкушение удовольствия. Но когда раскрыла наугад страницу и вперила взгляд в первое же попавшееся слово – theatrum, поразилась: возле него после маленькой черты стояло «феатр»! Театр, игрище, о каком рассказывал ей возлюбленный скоморох Истома!

– Олексей, сие знак мне дан! Знамение!

– Какое знамение? – заглянув в книгу, вопросил стрелец.

– «Феатр». Игральные хоромы.

– И что – театр? В скоморохи, что ли, из монахов пойдешь? Милое дело.

– Не знаю еще, что сие значит. Но неспроста это. Театр. Те-а-тр. – Распевая на все лады слово, Феодосия развеселилась и даже подпрыгнула от радости. – Ну, пойдем скорее.

– Вот коза, – посмеялся Олексей. – Куда побежала? Мыслимо ли монаху бегать ровно зайцу? Погоди.

– Быстрее, быстрее, хочу книжки изучать! – торопила Феодосия стрельца.

И, прибежав в обоз, забралась в кибитку и окунулась в книги как в бирюзовые теплые воды бескрайнего моря, пронизанного то солнцем, то звездным светом.

Как всякая прилежная ученица приходской школы, куда довелось ей ходить два лета, Феодосия знала, как нужно овладевать науками – зубрить наизусть.

– Повторенье – мать ученья! – выстукивая указкой по поставцу, внушал отец Нифонт. – Сто раз прочти, на сто первый само прочтется. И тогда уж ничем из головы не выбьется.

Сей самый верный метод и применила с успехом Феодосия, изучая «Латинский лексикон». По наитию поняла, что то учебник для изучения другого, не русского языка, и говорят на нем в какой-то иноземной стране. Но в какой, Феодосия знать не могла. Может, в Речи Посполитой? А то и в Африкии? Но она, во-первых, надеялась, изучив лексикон, вызнать из него что-либо про театр. А во-вторых, наслаждалась, поглощая неизведанное знание о мире.

Повторив про себя и вслух одно и то же слово и выучив перевод, она перстом на подоле рясы несколько раз повторяла его написание, а потом на стоянке на память писала еще на песке. Сперва Феодосия твердила словеса, не понимая смысла, не умея связывать их между собой. Но после вызубрила краткие пояснения, предварявшие лексикон. И через две седьмицы взяла в руки книжку с надписью «De Fluminibus» и потрясенно перевела:

– «О реках»! О реках! Поняла! Олексей! Как толмач! Переложила со латинского языка на русский!

– Ну теперь с тобой можно в любые края ехать – не пропадем, – усмехнулся Олексей. – Что перевела-то?

– Посмотри, как думаешь, что на сей книжке написано?

– Откуда мне знать?

– Догадайся. Эту вещь почти каждый день зришь.

– Али хлеб?

– Нет. Она течет.