Нарвы. В Москве поставили семь триумфальных ворот. Пушкин в «Истории Петра» заметил: «Народ смотрел с изумлением и любопытством на пленных шведов, на их оружие, влекомое с презрением, на торжествующих своих соотечественников и начинал мириться с нововведениями (курсив мой. — Ю. О.)». Чувство национальной гордости и патриотизма сильнее непонимания.

Мелкие и честолюбивые наследники царя-реформатора стали со временем возводить арки в честь своих коронаций, въездов в города и других не столь уж знаменательных событий. К триумфальным аркам привыкли. А привычное, обыденное, как правило, утрачивает свой изначальный высокий смысл. Традиция, рожденная Петром, вновь обрела свое истинное предназначение только после войны 1812 года.

Массивные и торжественные триумфальные ворота из камня, возведенные Трезини в Нарве, царю понравились. Архитектор получил государево одобрение. А ворота прозвали «Петровскими». Иноземцев впускали в город только через них. Пусть видят памятник русской славы и мощи. (К сожалению, ворота не дожили до наших дней. Не сохранились и чертежи.)

Сам архитектор без особой радости вспоминал потом свою жизнь в Нарве. Составляя на склоне лет «Краткий реестр работам…», он только в самом конце дописал: «Еще некоторые по указам блаженныя и вечнодостойныя памяти Его Императорского Величества построены здесь в Российской службе в прежних годах, а именно: в Нарве градския врата, крепость Кроншлота…»

В конце лета 1705 года Доминико Трезини велено наконец возвратиться на берега Невы для строения города.

VII

Городом называли крепость. Так уж велось на Руси испокон веков. Даже много позже, в 1717 и 1718 годах, когда Санкт-Питер-Бурх уже был столицей государства, в донесениях о строительных работах по-прежнему писали: в Городе (то есть в крепости), в Летнем саду, в Зимнем дворце, в Петергофе. Крепость всегда была главным строением Петербурга.

Остров, на котором возводили крепость, следовало подсыпать. По теперешним меркам — гектара на полтора. Так требовал Ламбер по законам военной науки. И многие тысячи людей принялись безропотно таскать землю.

Анонимный автор «Описания… столичного города С.-Петербурга…», напечатанного в 1718 году, сообщает: «Земли в этих низких местах очень мало, и ее надобно приносить издалека в подолах одежды, в тряпках или мешках из старой рогожи, на плечах или в руках…»

За все вершившееся на берегах Невы отвечал генерал-губернатор рождавшегося города. А в его отсутствие — будущий президент Коллегии иностранных дел, мудрый и образованный Гавриил Головкин. Они исправно и часто доносили царю о всех делах.

Меншиков — Петру 25 июля 1703 года: «Городовое дело управляется как надлежит. Работные люди из городов уже многие пришли и непрестанно прибавляются…» В строгое деловое письмо неожиданно врывается человеческая жалоба: «Только то бедно, что здесь солнце зело высоко ходит». Непривычны для уроженца Москвы белые ночи, когда «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса».

Как выдержать напряжение, как сохранить силы, когда есть приказ работать от зари до зари? И если устает кавалер Александр Меншиков, то что же тогда говорить о солдатах и работных людях? Проклиная царя и его затею, строители таскали землю, копали рвы, забивали сваи, ставили огромные ряжи и засыпали их землей.

Головкин царю 17 августа: «Городовое дело строится истинно с великим прилежанием… Как у солдат, так и у работных людей нынешней присылки болезнь одна: понос и цинга». И вовсе не случайно Головкин просит царя повелеть, чтобы «закупили в низовых городах рыбьего жиру на 40 000 работных людей». Такое число людей обязана была отправлять Россия на берега Невы в первые годы строительства Петербурга. Причем не всех сразу, а в две смены — с апреля по июль и с июля по сентябрь — по 20 тысяч работников. В разные годы наборы проводились по-разному. Сначала по работнику с девяти дворов. Потом — с двенадцати и даже с шестнадцати. Остальные откупались деньгами на корм несчастных.

Их гнали пешком под охраной солдат. Месяцами шли они, пробавляясь в дороге собственным харчем. От Москвы до Петербурга весной и осенью добирались за пять-шесть недель. А из дальних городов еще дольше. До конечной цели доходило 57–60 процентов. Никогда не удавалось собрать нужное число. Помещики и монастыри всячески старались укрыть своих людей. А сколько умирало в дороге или уходило в бега? Число беглых вначале было столь велико, что 9 июня 1707 года Петр издал указ — брать всех членов семьи бежавшего и держать их в тюрьме до тех пор, пока беглец не будет изловлен. Пойманным рвали ноздри и отправляли на каторгу. В 1724 году царю показалось, что ноздри у каторжников вырваны мало, и он повелел «вынимать до кости».

Работали от зари до зари, прерываясь летом на три часа для обеда, а весной и осенью, когда дни короче, — на два часа. За день прогула вычитали семидневный заработок. За час прогула — однодневное жалованье. Такой поистине каторжный труд оплачивали одним рублем в месяц. Позже, чтобы уменьшить смертность от голода, временным работникам стали выдавать 29 килограммов муки в месяц и 50 копеек деньгами.

Датчанин Юст Юль в 1710 году пишет: «От работ, холода и голода погибло, как говорят, 60 000 человек…»

Другой иноземный современник: «Говорят даже, будто бы свыше 100 000 при этом погибло».

Русские историки считают, что цифры смертности, приводимые иностранцами, несколько преувеличены.

Сохранилось письмо А. Д. Меншикова от 1716 года кабинет-секретарю царя А. В. Макарову: «В Петергофе и Стрельне в работниках больных зело много и умирают беспрестанно, которых нынешним летом больше тысячи померло». Это пишет человек, который заинтересован скрыть плохое состояние дела. Ведь именно он, Меншиков, отвечает за строительство Петербурга и дворцов вокруг него. Кроме того, в 1716 году положение работных людей лучше, чем было восемь-десять лет назад. Наладился подвоз еды. Накоплен кое-какой опыт.

Царские дворцы в Петергофе и Стрельне возводили работники, набранные в Петербургской губернии. По данным, приведенным С. П. Лупповым, в 1714 и 1715 годах (данные за 1716 год не сохранились) губерния должна была выделять по 7304 человека в год. Но фактически в 1715 году в столицу отправили 4380 работников. Часть из них (видимо, меньшую) послали на работы при Пушечном дворе. Остальных — около 3000 человек — на строительство дворцов. Тогда, по письмам Меншикова, получается, что умирал каждый третий человек. А в годы, когда зачинался город и людей прибывало больше, а условия были хуже, смертность наверняка была не меньше.

Рядом с мужиками, согнанными со всей Европейской России (Сибирь людей не слала, а откупалась деньгами), работали солдаты пехотных и драгунских полков и пленные шведы. (Кстати, последние были в лучших условиях, чем русские. Они получали бесплатно те же 29 килограммов муки и еще 90 копеек деньгами, то есть всего 1 рубль 40 копеек.) Но смерть, голод, болезни не выбирали жертвы по одежде. Они одинаково уносили и мужика, и бравого солдата. Справедлива, видно, народная легенда, что стоит Петербург на костях.

В России жило тогда около 14 миллионов человек. И даже несколько десятков тысяч