Холмс сложил газету и поместил ее в одну из многочисленных газетных стопок, заполонивших уже почти всю комнату.

– Кто же мог совершить такой гнусный поступок?

– Существует только один способ узнать это: провести собственное расследование на месте преступления.

Я, конечно, не рассчитывал на дело такого рода, но все равно ухватился за возможность принять в нем участие.

– Я пойду с вами, Холмс.

– А как же ваша простуда?

– Я свыкнусь с ней. В одном я уверен: я не хочу умереть тут со скуки.

Меньше чем через полчаса мы уже шагали по набережной Вестинг в поисках каких-нибудь улик. У меня было впечатление, будто я снова погрузился в кошмар прошлой ночи. Воды Темзы были темнее, чем воды Стикса. Таинственная лодка внезапно выплыла из тумана и причалила недалеко от нас. Был ли это Харон, перевозчик душ умерших?

Докеры с перепачканными черными лицами толкали груженные углем вагонетки, их мускулы напрягались от усилий. Холмс подошел к одному из них в тот момент, когда вагонетка остановилась.

– Добрый день. Меня зовут Шерлок Холмс, а это мой друг доктор Ватсон. Мы ведем расследование смерти маленькой Мэри Кинсли.

У докера от удивления округлились глаза.

– Все, что мы знали, мы уже сообщили полиции. А больше нам ничего не известно.

– Я просто хотел уточнить некоторые детали. Как вы считаете, девочка могла одна привести вагонетку в движение?

– Конечно, нет. Нам вдвоем-то трудно это сделать.

– Колесо вагонетки могло отсечь ей обе руки?

– А это да, могло. И не только руки.

Докер кивнул на своего напарника, левая рука которого была отрезана по локоть.

– Спросите у Самми, что он об этом думает. Однажды он поскользнулся и упал на рельсы. Неудивительно, со всей этой грязью. А остановить вагонетку невозможно, она ведь загружена под завязку. Самми у нас вовсе не неженка, но, говоря по правде, он тогда порядком струхнул. Хорошо еще, что это была не правая рука, а то пришлось бы ему стоять на паперти.

– Вы не заметили ничего необычного вчера ближе к вечеру?

– Нет, здесь после пяти уже никого нет.

Вдруг человек оживился, будто вспомнив что-то:

– Кстати о нищих, здесь иногда бывает старина Джек.

– Старина Джек?

– Это бедняк-попрошайка, пьяница, он спит там, под мостом.

Докер указал рукой на мрачный изгиб моста.

Холмс спросил:

– Вы рассказали о нем полиции?

Докер ударил себя ладонью в лоб.

– Нет. Я и не подумал об этом. Надо сказать, что он более скрытен, чем сама смерть. Его почти никогда не видать.

Холмс поблагодарил докера, и мы направились к убежищу Джека и вскоре оказались в грязной яме, источавшей тошнотворный запах.

Мой друг зажег спичку, и на гнилом соломенном тюфяке мы увидели человека, закутанного в вонючие лохмотья. Косматая борода закрывала пол-лица. Его окружал целый забор из пустых бутылок. Нам пришлось затаить дыхание, таким невыносимым был запах в этой берлоге.

Холмс топнул ногой.

– Эй! Проснитесь! Вы – Джек-попрошайка?

Человек поднялся с невероятной медлительностью, уперся на локоть и заслонил глаза рукой, будто ослепленный светом нашей свечи.

– Что вам от меня нужно?

– Вы что-нибудь видели или слышали здесь прошлым вечером?

– Ну, это зависит от вашей щедрости, господин.

Холмс протянул ему полкроны кончиками пальцев. Нищий живо схватил монету и сжал ее в кулаке, как редчайшую ценность.

– Вы ведь не впутаете меня в это дело?

– Нет, если только вы расскажете нам все, что вам известно, – заверил его Холмс.

Джек-Попрошайка помедлил еще мгновение, не решаясь начать рассказ.

– Ну ладно, я возвращался сюда, в мое жилище, когда какой-то господин, немного плешивый и толстый, как тюлень, прошел совсем рядом со мной. Он сильно прихрамывал на правую ногу, одет был хорошо, а за руку он тянул девчонку.

– Этот господин не заметил вас?

– Не, за вагонеткой меня не было видно. Да и в этом тумане, который хоть ножом режь, ничего не видать.

– А что произошло дальше?

– Вдруг, ни с того ни с сего, он ударил девчонку кулаком. Бедное дитя, оглушенное, упало к его ногам. Я подумал, что ребенок, должно быть, сделал страшную пакость, раз его наказывают таким образом. Да и то это дурной тон.

Джек-Попрошайка сонно покачал головой, готовый в любой момент провалиться в глубокий сон. От него пахло дешевым алкоголем, и его речь становилась все более путаной.

– А затем? – спросил мой друг.

– Мне не очень хорошо было видно с того места, где я находился. Туман стал вовсе непроницаемым, я съежился за своей вагонеткой. Я боялся, что он заметит и схватит меня. Казалось, будто господин что-то отрезал. Девчонка только вздохнула один раз и затихла. Потом я услышал плеск, как будто в воду бросили большой камень.

– И вы ничего не сделали?

– Конечно, сделал. Я немедленно укрылся в моем домике и опустошил полбутылки джина, чтобы успокоить нервы.

– Вы не заявили в полицию?

– Нет. У меня с ними не слишком хорошие отношения. Я стараюсь скорее избегать их. Короче, я предпочитаю прятаться в своей дыре, и чем меньше меня помнят, тем лучше. Пусть занимаются своими проблемами, а меня не трогают.

Нищий внезапно повалился на бок и захрапел.

Выйдя на набережную, мы с невыразимой радостью вдохнули свежий воздух. Дневной свет становился все слабее. Похолодало, моросил ледяной дождь. Холмс ускорил шаг. Я следовал за ним, не задавая вопросов. Было очевидно, что ему не терпится встретиться с Джоном Кинсли, отцом убитой девочки.

Мы постучали в дверь дома 21 на набережной Вестинг. Это был небольшой дом, скромный, но в хорошем состоянии. Через несколько секунд дверь отворилась. Мы с Холмсом остолбенели. Мужчина, открывший нам дверь, во всем соответствовал описанию, данному Джеком-Попрошайкой.

Сильно припадая на правую ногу, он, не задавая вопросов, проводил нас в дом, а затем тяжело опустился на стул; его взгляд ничего не выражал.

– Вы – Джон Кинсли? – сразу спросил Холмс.

– Да.

– Вы убили свою дочь Мэри?

Мужчина не поднимал головы.

– Она была единственным смыслом моей жизни. Без нее я ничто.

Из его глаз, покрасневших от горя, хлынули слезы. Каждое его слово было пронизано болью, болью невыносимой, поднимающейся из самых глубин его существа.