Но не удалось над Лёкой проделать кровавую операцию с большой дозой обезболивания, обычно вливаемой по блату. На подобную и сами рассчитываем в больнице, где работает Инна Викторовна. А что вышло? Из коридора донеслись стенания… Все, кроме Кукурузовой, без особой причины неподъёмной, и убитой горем Инны Викторовны, выскочили за дверь. Дуськова вынесла свои «боеголовки». Особистка незаметно выветрилась (боец невидимого фронта) с «беломориной» пылающей. Ривьера выпала с выпученными глазами от полной потери разумного начала. Все кинулась в направлении дамской комнаты, возле которой обнаружили несчастного и злого Морковникова. Хорошо, не попала ему под горячую руку его жена, правильно затаившаяся в «спецчасти» за чёрной дверью из сплошного металла.

– Прошу вас, пойдите же к ней! – попросил он.

Лёку обнаружили над раковиной, куда хлестала из крана вода: попытка умыться. Вид у девушки был невменяемый. Вывели покорную, препроводили на рабочее место. Виновник представления, наверняка, недопонявший случившегося, скрылся у себя в кабинете. А бабьё кинулось умасливать эту куклу, чтоб папеньку на нас не натравила. Дуськова – с лаской материнской (раньше надо было!) Ривьера – с похвалой «красивенькой кофточке». Недостреляная – с заискиванием:

– …мы хотели, как лучше, – и с ехидством по нашему адресу: – Страсти в «спецчасти». – От её «Беломора» не проветришь, хоть сто фрамуг жахнет с высоты…

Лёка никого не видела, говорить не могла. Выкрикнет: «Извините!» и – снова в плач. Наконец, позвонила:

– Неважно себя чувствую…

Вскоре с «капэпэ» доклад: прибыла машина. Покидав в сумочку косметику, сильно напудренная, она прошествовала на выход, сделав вид, что ничего не случилось. А мы в трауре разбрелись: эти – в «казарму», мы – провожать незадачливую «клиентку» до ворот, где солдат на посту безмятежно глядел через стекло домика контрольно-пропускного пункта.

– Ладно, приходи всё равно, – небрежно бросила Инна Викторовна.

Щёки Кукурузовой затрепетали от благодарности за обещанную экзекуцию. Огромное желе её тела прошибла дрожь, будто уже всадили в него без анестезии эту жизнеудаляющую машинку, вытягивающую эмбрион.

Погода продолжала: ветки на липе рвал ветер, бросивший нам в лица всю пыль со двора.

Из дневника:

О, боже! Приходили требовать уворованное. Непоправимый скандал. Как всегда в бытовой ситуации, я оказалась на уровне своей бытовой сущности, то есть, не на высоте: истерику закатила. Видимо, уволюсь. Хотя этим не поправишь.

Любовь – нечто третье, появляющееся у двоих, как дитя и, если не считаться с ним, вырастишь преступника. Сила, изначально созидательная, станет разрушительной. Вот почему любовь можно предать, как человека. Мужчины это делают чаще. Они же, в основном, авторы глобальных разрушений: войн, убийств. Мужчина любящий – великий строитель, воюющий – уничтожитель всего, застреливший своё дитя – любовь.

Она не явилась на службу, а день выдался кипучим. Собеседники менялись в «спецчасти» каждые пять минут. Одни считали: так их, господ советских! Другие пугали: можно считать Морковникова разжалованным или сосланным (Чирчик, а там и Кандагар…) Мужики сетовали: зря бабы. Бабы, наоборот, одобряли смелость неудавшейся попытки. Инна Викторовна тут богиня для всех женщин. Такой профессии как гинеколог, согласитесь, в батальоне нет. О Лёке судили-рядили, путая в запале: «Почему у неё фамилия Воробьёва? У неё же не Воробьёва должна быть фамилия!» Генерала Вохрина все видели, парад принимает. «Представительный, ни за что не подумаешь, что у него такая дочь…» «Кто сказал – дочь? Она же не Вохрина, а Воробьёва!» «Ага! Ненастоящая генеральская дочка, поддельная!» Лакейски восторгались: «Машина-то за ней чёрная прикатила из штаба округа!» Весь день, даже надоело: Кукурузовой, жаль, не было…

Через три дня она на посту: похудевшая от боли. А вот так! Инна Викторовна «не проследила», и обезболивание практически не сделали (ну, как всем). «Расстроилась» врачиха: карьеру мужа считает законченной, жизнь загубленной.

– И я, вытерпев физические мучения, принимала психические атаки, отдуваясь за всех, – страдальческим голосом жаловалась Кукурузова.

Квалифицированное, не то, что с другими сотрудниками, обсуждение (материала много) слегка компенсировало весь этот негатив. Вывод: любая пропесочка не произвела бы на Лёку ни малейшего впечатления. Она бы так и прохохотала (нам и самим было смешно), если бы Инна Викторовна не ляпнула о том, что её муж заложил свою любовницу, признавшись в измене. Видимо, Морковников был единственным в батальоне, а, может быть, и во всём мире единственным объектом, на который Лёка реагировала серьёзно. Ко всем прочим она относилась, как мы решили, с молодёжным легкомыслием. В итоге образ вышел чересчур устрашающим. Неделя кончилась, началась вторая, а нашей сослуживицы всё нет. Морковников на плацу. Но это всегда так после «капитальных мероприятий». Шутим с Толей Звягинцевым:

– Стреляет?

– Ага.

– Долго палить будет?

– Пока патроны не кончатся.

– Там не одна обойма…

Зашла Дуськова: никаких распоряжений Ивану Егоровичу насчёт Морковникова не поступило. Скорей всего, поведение дочурки известно папе-генералу и он решил не наказывать ни в чём не повинного младшего по званию… Переглядываемся, довольные полученным результатом, а Дуськова, вдруг, говорит:

– Болеет она.

Как? Чем? – прямо стресс, а эта клуша (лифчик пятьдесят восьмого размера) спокойненько уточняет:

– Вторую неделю…

– Василиса Макаровна, а что с ней? – пытаюсь прочесть по довольной роже матери-героини правильный ответ, а та – зырк в сторону:

– Не знаю диагноза, какая-то тайна, покрытая мраком.

– Надо навестить, – сказали мы с Кукурузовой.

Начальница поддержала. Для депутации выбрали Ривьеру Чудакидзе как наиболее безобидную вследствие природной глупости. Да и должность – курьер, с такой спросу мало. Собрали денег на цветы и фрукты. Вспомнив роковое отступление от «сценария», снабдили чётким инструктажем: отдаёт прислуге дары, спрашивает о здоровье госпожи и с поклонами исчезает. Если Лёка выйдет, опять – с поклонами и моментально на выход. Для нас главное узнать реакцию: если злобная, то цветы и фрукты полетят в морду (не обязательно в прямом смысле). Возвратилась Ривьера с победой. В генеральскую переднюю вышла ей навстречу прислуга, как и Ривьера, офицерская вдова, оставляла пить чай. О скандале, произошедшем в батальоне, служанка не знает ни сном ни духом. Лёка (туши свет) не дома, а в больнице! Но прислуга дала любезно записочку с адресом, по которому и помчалась посыльная, проявив личную инициативу.

– Захожу, – тараторила Ривьера, – шикарные апартаменты: кресла, пальмы, туалет и ванная, будто люкс в гостинице. В похожем номере мы останавливались с Максиком. Тут – мы, а тут – наш генерал. – Её этот «Максик» короткое время служил адъютантом, конечно, не у Лёкиного папаши, а у другого генерала, Ривьера вечно вставляет его во все разговоры. – Лёка мне обрадовалась.