И ведь дураку ясно, что это никогда не закончится. До самой смерти сухой старик обречен бродить по Галерной улице, останавливаться, замирать, потом продолжать движение. Изо дня в день. Из года в год. До скончания века.

Читатель, когда выветрится запах лаванды с последнего камня на окраине Галерной улицы, тогда и я поставлю точку в своем рассказе

июль – август 2012,

Санкт-Петербург, Галерная улица

Рассказ

Мальчик-с-пальчик

Радик самому себе казался мальчиком-с-пальчик. И не было вокруг страшного темного леса, старшие братья не теснились по лавкам, не жухли хлебные крошки в кармане, но непобедимое чувство незаметности, отринутости и ненужности преследовало его с первой мысли, самого раннего детского воспоминания. Он лежит в кроватке (два или три года), а в соседней комнате исходит гамом и звоном бокалов Новый год. Темно. Поддувает из щелей окна. И между сном и предсоньем – он, Радик, один-единственный во Вселенной.

Дальневосточный поселок жадно принял его в свою босоногую, клыкастую и угрюмую армию. Награждал орденами синяков и ссадин, по капле высасывал наивную зелень смышленых глаз; он бросал его на амбразуры кооперативных гаражей, чужих огородов, протаскивал сквозь минные поля яблоневых садов, замерзших ручьев, пустынных пляжей Японского моря; как свежесодранную шкуру, выдубливал душу злостью школьного пустыря, чужими улицами и районами; выбивал молочные зубы кастетом материнских слез. Каждую секунду этой жирной, сочащейся по губам жизни Радику хотелось стать сильнее, лучше, взрослее. Но мальчик-с-пальчик в нем не исчезал: проникал под кожу с каждым вздохом и шагом, отзывался дрожащими плечами и россыпью мурашек на спине.

Лучший друг Тима как-то спросил:

– Боишься умереть?

– Нет, темноты боюсь.

– Эх ты, салабон…

Плот

Два поддона и несколько кривых бревен. Сбиты наспех, лениво и грубо. В узкое пространство меж досками напиханы куски пенопласта и стянуты медной проволокой. Бревна склизкие, разбухшие от влаги, многочисленные щели пестрят болотной тиной.

Плот привязан к кусту лещины длинной бечевкой. В тех же кустах спрятано от посторонних глаз обломанное весло.

Сокровище, а не плот. Лучше, пожалуй, только тарзанка за гаражами.

На озере тишь да гладь. Ни ветерка. Жужжат стрекозы и слепни. В камышах на щербатом куске гранита замерла ящерица. Жара.

Озеро небольшое, холодное и глубокое. Сдавлено сопками. Со стороны поселка берег глинистый, скользкий, а на другом берегу – отвесная скала. Озеро вытянуто, как бутылка из-под кефира. С боков на многие километры тянется болотная гать – лучше не соваться. Зимой озеро сковывает льдом, а вдоль берега на сухой, как песок, пороше встречаются тигриные следы. В феврале тигры шалеют от голода и подходят вплотную к поселку. Дерут собак. Один случай – загрызли солдата-срочника. Но летом можно не бояться: в тайге много живности помимо людей.

Тима с Радиком идут через лес знакомой тропинкой. Разговаривают мало – густая тишина тайги устанавливает свои правила. Через полчаса два мальчика выходят на глинистый плес. Оба тяжело дышат, лица раскраснелись, блестят намокшие от пота челки.

– Сначала купаться, – говорит Тима.

– Можно.

Дети скидывают одежду и несутся в воду. Тима старше на два года, умеет плавать. По-собачьи брызгаясь, он ныряет в воду, разрубая тишину, пугая лягушек и прибрежных окуньков. Нудные и тягучие десять секунд – условное безвременье – он плывет под водой. Радик стоит у самой кромки, по щиколотку утопая в глине, напряженно ждет. Наконец Тима выныривает, и солнечный детский визг разносится по тайге.

Радик заходит в воду осторожно, боясь поскользнуться. Смуглые тонкие руки умело балансируют. Пальцы растопырены в разные стороны. Он заходит по-грудку, набирает полные легкие воздуха и, зажав пальцами нос, приседает, уходит с головой в темную воду.

Становится страшно и хорошо. Действительность густеет, погружая тело в волшебное состояние невесомости. Звуки мира сливаются в одно протяжное: «У-у-у-у-уллл…». Радик выдувает пузырьки углекислого газа и выныривает на поверхность, ошарашенный и счастливый. Умывает лицо ладонью, фыркает. И сразу же на него падают день, свет, звуки, тепло… Радик вот-вот собирается заорать от счастья, но крик ломается в горле. Полузнакомый внутренний голос останавливает, просит не разрывать звуком красоту мгновения. И Радик подчиняется этому голосу. Ему всего семь лет. Он не знает, что душа в этот момент перешагнула на новую ступень невесомости бытия.

Тима размашисто плавает в нескольких метрах от берега.

– Мы сюда с братом ночью ходили за раками, – хвастается он.

– Ну и как?

– Жопой об косяк. Полное ведро.

– Не гони, – Радик улыбается.

– Кто гонит-то? Отвечаю! – Тима тоненькой струйкой пускает воду изо рта.

Радику нечего возразить, и он ехидничает:

– Сейчас они тебя за яйца схватят.

– Это тебя схватят. Они у берега тусуются.

Радик неуверенно мнется. Тима врет, нет здесь никаких раков, но отчего-то явственней ощущается прохлада на внутренней стороне бедер.

– Не боись, они дрищей не кусают.

– Сам ты дрищ…

Тима громко смеется. Смех у него лающий, грудной, совсем не детский. И, потеряв власть над телом, он с головой погружается в воду. Тут же выныривает, раздраженно чихает. Теперь уже смеется Радик.

Потом они долго загорают на берегу. Пишут на подсохшей глине матерные слова, рисуют грязные мерзости. Все так весело. Все так интересно. Разрушаются границы непроизносимого вслух, и крепче самых прочных узлов дети связывают себя сальными смешками, кривыми ухмылками. По капле впитывается в глаза пошлость мира. А капля – это незаметно, но очень много.

Тима произносит:

– Я скоро курить начну.

– Зачем?

– Все нормальные пацаны курят. Давай со мной?

– Не знаю…

– Ссышь, что ли?

– Батя отлупит.

– Боишься – так и скажи. А то ба-а-атя…

– Ничего я не боюсь. Айда на плот лучше.

– Дело.

Тима шагнул первый. Плот хлюпнул, зарылся в воду с одного края, но ребенок мелкими шажками засеменил к центру, выравнивая крен. Не оглядываясь, бросил Радику:

– Отвязывай пока.

Радик ухватился за ветку орешника, стряхнул клещей. Потом вытянул ссохшееся, как вяленая рыба, весло. Подлез под куст, отвязал веревку.

– Аккуратно давай, а то грохнемся.

Грести никто не умеет, и плот вертит по озеру весело и с пьянцой. У Радика закружилась голова от убегающего в разные стороны леса. Сопки, казавшиеся такими далекими, вдруг сдвинулись от этой круговерти, прижались почти вплотную и сдавили озеро в тисках отвесных склонов, вот-вот готовые перешагнуть запретную грань между реальностью и волшебством.