— А у Дика Тэйлора?

Пес стал обычной собакой, но принялся суетиться, то забегая вперед, то отставая, да еще и полаивая на солдат. Все верно, командир бригады наверняка замотался, подгоняя усталых людей.

— Генерал, вас просили за ними присматривать, так?

Скажи «да», так пристрелят. Не вынимая пистолета, через мундир. Скажи «нет» — не поверят, да еще и трусом сочтут.

— Да.

— Тогда вам повезло. Сегодня у нас ранцы полные. Но вот через недельку — смотри не смотри — наверстаем!

А мимо грохочут пушки и зарядные ящики виргинской артиллерии.

Мы идем по Балтимору! Но мэрилендская бригада немного задержится. У трети здесь дом. Ноги сами несут к Монро-стрит… Увы, добраться до родного перекрестка — не судьба. Вот волокут человека. Уже и веревка… даже и намылена! В чем дело? Вербовщик? Аболиционист? Прилаживался у окна с мушкетом?

— Он собирался взорвать верфи!

Короткое раздумье.

— Вы уроженец этого штата?

— Да. И я голосовал за республиканцев. Правительство в Вашингтоне — мое правительство, а вы — мятежники.

— Неважно, кто мы. Но вы родились здесь, и вы готовили взрыв еще до того, как мы пришли — по приказу вашего правительства. Значит, вы не шпион. Вы исполняли свой долг, как солдат. Знаете, что мистер Линкольн сделал с прежним мэром этого города? Тем, который пытался взорвать мосты, чтобы по ним синепузые не прошли на Юг?

— Посадил в тюрьму. Потом отпустил.

— Поэтому я не могу отнестись к вам мягче. Тем более, многие камеры скоро освободятся. Считайте себя военнопленным… Эй, уберите веревку! Мы пришли сюда защищать людей, а не вешать!

А по улицам города идут, сменяя друг друга, виргинцы, луизианцы, техасцы, каролинцы… Город рад, и почти над каждым домом реют флаги с косыми крестами. Но вот над этим — на маленьком балкончике — звезды и полосы.

На пороге — девушка. Некрасивое от злости лицо.

— Ну и что вы сделаете, проклятые рабовладельцы?

Могли бы многое. Но это — Мэриленд. Его Мэриленд!

— Как что? Да снимем шляпу перед дамой, вышедшей нас поприветствовать! Ребята, ура балтиморским леди!

Шляпы и кепи взлетают над головами — вперемешку с комплиментами, увы, не всегда приличными. Девчонка покраснела, спрятала лицо в руках… исчезла в доме. И вот над балкончиком нет никакого флага, а личико — смеющееся — разом похорошело.

— Беда, вашего флага у меня нет! А жаль!

— Это ничего. И спасибо, леди, что убрали федеральную гадость.

Войска идут. Сквозь город, за город. Рыть окопы. Рано или поздно федеральная армия оправится от поражения. Они всегда встают на ноги. Особенно теперь, когда у команды — старый знакомый, Макклеллан, «молодой Наполеон». Единственный полководец, ухитрившийся всерьез огорчить генерала Ли. Прихватил массу Роберта во фланг… да сам чуть без зубов не остался. Если Макклеллан — Наполеон, так Ли… нет, не Веллингтон. С англичанами теперь война. Но, по слухам, в Чарлстон явилась русская эскадра. Говорят, блокаду они не «прорвали», а просто уничтожили к чертям. Правда, сами тоже не в лучшей форме. Недаром Седой Лис показывал телеграмму: «Оборудование и материалы с верфей демонтировать и направить в Чарлстон. Дэвис, Мэллори». Так что пусть будет этот, как его… Kutuzoff. Во всяком случае, он, Стюарт, готов пожертвовать Ричмондом. И даже Балтимором. За победу и мир.

«САСШ, Федеральный округ Колумбия, Вашингтон, Белый дом, Его Высокопревосходительству, Президенту Соединенных Штатов Америки Аврааму Линкольну.

Ваше высокопревосходительство! Сознавая, что это письмо является не вполне уместным обращением через голову лиц, поставленных надо мной волей моих сограждан, считаю своим долгом донести до Вашего сведения, что качество военных припасов на складах города Франклин не выдерживает никакой критики. Я не говорю о том, что у башмаков лишь два размера — на медведя гризли и на комара. Это совершенно не важно, поскольку после недели марша у них расползаются подошвы. Не отваливаются — тогда их можно было бы подвязать, тут мы большие мастаки, а расползаются, мистер Линкольн!

Шинели и одеяла только кажутся таковыми — до первого дождя. Ткань склеена из обрезков… мы понимаем, что солдату не следует рассчитывать на многое, но уж на водостойкий клейстер, чтоб сцепить обрезки, мы могли бы надеяться!

Я как кавалерист не могу сдержать возмущения и по поводу качества обнаруженных на складах седел. Они изготовлены такими дрянными руками, что лучше бы их делали ногами. Ноги, по крайней мере, назначены Господом расти оттуда, откуда у седельщиков Вашего военного ведомства, очевидно, растут руки. Что касается кожи… Это кожа медуз, ведь верно?

Далее, артиллерийская упряжь. Те, кто принял ее на склады, явно не предполагал, что она предназначена для транспортировки пушек. Либо полагал, что пушки делают из пробки. По крайней мере, деревянные пугалки, такие мы время от времени применяем, слишком тяжелы для постромок с этого склада.

Мистер Линкольн, повесьте своих интендантов, ответственных за это безобразие или, на худой конец, замените на менее вороватых. Полагаем, это обеспечит Вам признательность армии — да, всей армии Северной Виргинии!

Засим еще раз свидетельствую свое уважение, генерал-лейтенант армии США Джеб Стюарт».

В машине тихо. Ни гула трудящихся механизмов, ни неизбежного шума полутора сотен человек, заставляющих биться сердце корабля. В машине пусто и темно. Лишь одна лампа тратит масло, выхватывает из тьмы патрубки, рычаги, картушки телеграфа — и лица. Двум механикам нужно побеседовать с глазу на глаз…

Сверху глухо доносится визг пил и стук топоров — снимают две верхние палубы. Вернее, то, что от них осталось. И тут, внизу, тоже пилят — в некотором роде. Адам Филиппович Мецишевский, именно так, с «й» на конце, стоит навытяжку перед непосредственным начальником. Руки по швам, грудь колесом. Разве фуражка сдвинута к затылку больше уставного. Открытое лицо — мол, мне скрывать нечего. Читай, как раскрытую книгу. Увы, Николай Федорович не читает — говорит. И говорит как пишет:

— Еще одно недоразумение на мою седую голову… На сей раз шляхетное. Капитан, какого лешего вы отказались от перевода наверх?

На деле штабс-капитан. Раз старший механик приставку отбросил — значит, сердит не всерьез.

— Того же самого, ваше высокоблагородие. Вы отказались… не считаю возможным обойти старшего по званию.

Хозяин подпалубных бездн чуть прищурился. Видел бы его Алексеев… Не обиженный жизнью человечек — истинный отец своим людям, благодаря которому преисподняя превращается в место службы, трудной, но достойной.

— Я пожилой человек, и мне, что бы я ни ворчал, поздно переучиваться. Тебе — в самый раз. С машинами знаком, научись и с людьми ладить. Старший помощник… Знаешь, сколько механиков за такой перевод удавятся?