только в воображении писавших и ваявших их. Значит, Бог оживет для меня, когда воскрешу любовь в себе, забытую, запертую, заброшенную, словно грязная тряпица, в дальний угол от нежелания стирать ее, дабы смыть пятна собственного позора и греха.

Теперь я понял, что такое Бог для меня, говорю я сам себе, и двери храма закрываются за моей спиной. Бог сотворил человека, чтобы человек сотворил Бога, высший план – это замыкание круга, он цикличен, единое распадается на частное, из которого собирается новое единое, Гармония искусственно умирает в хаос, который, в свою очередь, возрождает гармонию более высокого порядка, но с одним необходимым условием – хаос должен иметь импульс намерения внутреннего изменения в сторону гармонии, разъединенность – возможность к соединению, человек – полное осознание своего пути к Богу.

Этот код возвращения, объединения, гармонизации есть любовь. Бог для меня – Любовь.

Створка храмовой двери приоткрылась, и вылетевшая от туда, только что осознанная истина плюхнулась к моим ногам.

«Забери, нам чужого не надобно», – услышал я голос невидимки за дверью, и створка захлопнулась, теперь, видимо, навсегда. Но вернемся к Дирижеру. Бог, я и он, не святая ли мы троица, не является ли персонаж на дирижерском подиуме Духом Святым, в чьих руках палочка гармонии, чья воля направлена только вверх, чьи крыла исключительно возносят и чье присутствие есть дыхание Всевышнего?

А если так, то не случится Божественной симфонии, пока хоть один из музыкантов фальшивит, рассматривая собственный маникюр или колени сидящей напротив скрипачки, уставясь отсутствующим взором в ноты, где за расплывающимися символами встают страхи и тревоги, не обращая при этом внимания на призывные жесты Дирижера. Из темного зала все это очень хорошо заметно, и подобное безразличие к «музыкальному произведению» вызывает жалость и тревогу, а грубые и невпопад звуки заставляют морщиться тонко настроенную публику.

Возлюбить ближнего – это осознать свое нахождение в оркестре и принять ту долю ответственности за исполнение, согласно которой ты занимаешь место на сцене…

Атеист захлопнул брошюру и поднял глаза на верующего:

– Что скажешь?

– Я задет, – ответил тот и, поморщившись, добавил, – и возмущен.

Атеист рассмеялся:

– А что не так? Автор помянул и храм, и Троицу, и этот, как там, неф, все из твоей жизни.

Лицо верующего сделалось каменным:

– Раньше таких – на костер.

Атеист схватился за живот, его явно забавляла реакция оппонента.

– И тебя к нему, на пару отправитесь в ад, – злобно прошипел верующий.

У атеиста брызнули слезы из глаз, он начал задыхаться от хохота.

– Бесы трясут твое грешное тело, приютившее безбожную душу, ты дергаешься как обезьяна потому, что огонь преисподней начал щекотать твои пятки. – Верующий перекрестился. – Дай сюда мерзкую книжонку, место ей…

Атеист, едва справившись со спазмами, успел вставить:

– Третьим номером на нашем костре. – И снова взвыл от обессиливающего его гоготания.

Верующий покачал головой, глядя на атеиста, как на недоумка:

– Бог незрим и высок, дружба с Ним – почитание, а любовь к Нему – вера.

Атеист протер мокрые от слез глаза:

– Текст и впрямь дурной, но тебе не отдам, бумаги жалко, может, где и пригодится, на растопку.

– Значит, ты согласен, что книжка вредная? – хитро прищурился верующий.

Атеист покачал головой:

– Она не вредная, она лживая, но занимательная.

– Занимательность, – важно начал верующий, – есть категория бесовская, они, рогатые, потрудились над каждым словом.

Атеист устало улыбнулся:

– Чего ты завелся? Автор всего-то порассуждал на тему своего места в жизни, используя определенные метафоры. Сделал он это вполне решительно, но фактами не подтвердил, посему можно спокойно резюмировать, что все написанное – выдумка. От себя добавлю: Бога нет, как и Дирижера вместе с Духом Святым. Мастерство музыканта достигается упорным трудом, пальцами, стертыми в кровь и мозолями на заднице, а чудо, творимое дирижером с помощью простой палочки, – продукт его таланта, с коим он имел счастье, а порой и проклятие, появиться на свет.

Верующий злобно сверкнул глазами:

– Бога нет, говоришь, как и Духа Святаго. Да ты еще хуже этого никчемного фантазеришки, тот хоть и приравнял себя к Всевышнему, глупец, так все ж не бубнил о Его несуществовании. По мне, уж лучше быть обуянным гордыней и поминать Имя Господне, чем бултыхаться в болоте неверия с самодовольной физиономией, как ты и тебе подобные.

– Гордыня – грех, – коротко заметил атеист. – Грех – взвалить чужой труд, – и он поднял палец к небу, – на случайные обстоятельства бытия, сложившиеся столь удачным образом, и уж совсем безумие – обратить таинство «конструирования» человека в последствия банальных разборок за выживание между приматами.

После этих слов верующий хохотнул и добавил:

– Где твой хвост, правнук макаки?

Атеист, ничуть не обидевшись, похлопал себя по копчику:

– Хвост на месте, а вот ты, гордый потомок Адама, поведай-ка мне…

Здесь на мгновение оставим вечный спор людей, идущих в одну сторону параллельными дорогами, читай, по рельсам, и доказывающими друг другу, что их тропа прямее и короче. Каждый из них старательно балансирует, пытаясь удержаться на своем «рельсе»; верующий размахивает религиозными догмами, атеист – научными выкладками и собственными ощущениями того мира, вернее, той части мира, в которую его поместил Господь Бог, правда, совсем не похожий на того Бога, которого ищет между строк молитвослова верующий.

Хотите, вернемся к нашим великим спорщикам? Я – нет. Накричавшись до хрипоты, они обнимутся и как добрые братья отправятся к дому, один из них наречется «Я», другой – «Бог», а между ними, как сказано в Писании, будет носиться над волнами Дух Святой, непознанная истина, Дирижер.

День, с которого все началось

Я был слишком юн для греха в тот день, пальцы мои еще не пристрастились к злату, разум не вожделел в самости, а сердце не успело наполниться ядом корысти, от того-то слова странного человека, возле которого собрались во множестве люди, по всей видимости, чего-то ожидающие от него, а он, согбенный, не обращая внимания на них, водил пальцем по земле, пока не подвели к нему деву и обвинили ее, прося рассудить их, прежде чем побить несчастную камнями, не произвели на меня столь сильного впечатления, как на разошедшихся после сказанного им.

– Пусть первым бросит камень в нее тот, кто без греха, – так ответствовал человек обвинителям. Когда площадь опустела, я поднял камень и метнул его в женщину. Она закрыла руками глаза и, разрыдавшись, убежала. Это выглядело странно, ведь я промахнулся, но тот, от которого все чего-то ждали, спросил:

– Зачем ты сделал это?

– Ты сказал, – ответил я, и он неожиданно улыбнулся.