Мой родитель, Царствие Небесное, отправляя на базар в одиночку, всегда напутствовал: «Бойся людей незнакомых и еще больше бойся тех, кого знаешь, но доверяй всякому встречному от Бога, ибо он посланец Его».

Подобная гипербола виделась мне противоречивой, впрочем, как и мой отец, посему я никогда не использовал ее на деле. Странный человек, разогнавший толпу одной фразой, показался мне тем самым посланцем (спросите меня «почему», не отвечу), о котором без устали твердил родитель, упокой Господь его мечущуюся душу, и я подошел к нему без страха. Глаза незнакомца удивительным образом располагали к спокойствию и доверию.

– Можешь прочесть? – обратился он ко мне, кивнув на вязь, выведенную им на песке.

Разум мой, как я уже признался ранее, был не тронут не только самостью, но и грамотностью, я отрицательно помотал головой. Человек ласково улыбнулся и понимающе подмигнул:

– Здесь написано «Чужим деянием полнится сума Отца, а собственным осуждением опустошается».

Я ничего не понял, но на всякий случай сказал:

– Мне не следовало бросать камень?

Мой собеседник поднялся с корточек:

– Ты уже бросил.

Ощущение тяжести выпущенного снаряда все еще оставалось на коже ладони, и странный человек, похоже, знал об этом:

– Камень всегда окажется под рукой, – успокаивающе произнес он. – Не от того, что Отец намеренно разбросал их повсюду, и не потому, что природа человеческая такова. Просто после изгнания Адама из Сада райские яблоки осыпались на землю и окаменели.

Знаете, взрослые любят подшутить над детьми, для них это просто и безопасно. Попробуй в полночь выйти за городскую стену и покривляться перед дюжиной теней, отделившихся от кипарисовой рощи в твою сторону, а здесь дитя со слабыми ручонками, дрожащими коленями и вытаращенными в данном случае не от испуга, а от непонимания глазами. Впрочем, мне достался добрый собеседник, он снова присел на корточки и дотронулся пальцем до ближайшего камушка: – Эти застывшие плоды есть точки познания, пребывающие в равновесии до тех пор, пока рядом не оказался человек. Стоит только тронуть их, и запускаются процессы… – тут удивительный Человек осекся.

– Какие? – нетерпеливо потребоваля.

– Даже просто поднятый, но еще не брошенный каменьпредставляет собой, – снова последовала пауза, – сделанный выбор.

Глаза назаретянина, а именно так величала его толпа, устремились к небу и наполнились слезами. Чувство безмерной жалости к этому человеку захлестнуло меня, и я притронулся к рукаву его накидки:

– Но ведь я промахнулся и не причинил ей вреда.

Странный собеседник, не отрывая взора от небес, медленно произнес:

– Твой камень достиг цели, хоть тебе этого и не кажется. Ты попал в самое сердце этой женщине.

Он посмотрел мне в глаза:

– Это свойственно человеку – делать, не думая о величине последствий, и думать, что содеянное их не несет, ибо ничтожно.

Назаретянин потрепал мою челку и, поднявшись, добавил:

– Скоро увидимся, – после чего задумчиво направился в сторону городских ворот.

Так закончилось утро того самого дня, и, хотя солнце успело много раз подняться над Масляничной Горой и спрятаться затем за зубьями Яфских Ворот, я добрался только до полудня, где меня ждала новая встреча со старым странным знакомым, увы, при менее приятных, чем первый раз, обстоятельствах.

Та же толпа, те же лица, но только налитые ожиданием не чуда, но расправы, и жадные перекошенные рты, ревущие вместо «Назаретянин» «Царь». Дорога на Голгофу представляла собой живой ручей, волнующийся, рокочущий, машущий руками, подпрыгивающий сквернословящий, хохочущий. Стоило неимоверных усилий продраться сквозь эту беснующуюся стену, просочиться меж складок халатов и туник, проскользнуть в частоколе потных ног, норовящих раздавить пальцы сандалиями, и повыбивать глаза коленями, ради того, чтобы упереться в стройный, непоколебимый ряд бронзовых поножей легионеров, сдерживающих нервное дыхание собравшихся зевак. Едва я уткнулся носом в барельеф окреа, изображающий Марса, поднявшего копье, как могучая рука центуриона, а именно сотники отличались такими доспехами, выдернула мое извивающееся тело из капкана людской толпы и поставила на ноги.

– Желаешь поглазеть на Царя? – с усмешкой поинтересовался солдат-великан.

Я испуганно кивнул головой.

– Узри смертный бессмертие, – то ли в шутку, то ли всерьез прогрохотал центурион и указал пальцем на приближающегося человека, волочащего на себе в гору огромный крест, в котором я узнал своего утреннего знакомца. На сей раз лик его, спокойный и благодушный тогда, нес на себе печать нестерпимой муки и… разочарования. Поравнявшись с нами, он остановился, силы покидали моего собеседника, это было заметно по судорожным шагам и дрожащим окровавленным рукам. Опустив один конец перекладины на землю, назаретянин рухнул на колени и повернул голову ко мне.

– Не к лицу Царю преклоняться перед подданными, – насмешливо произнес центурион и приподнял свое копье, чтобы кольнуть несчастного.

– Еще успеешь, – промолвил тот, не отрывая взгляда от меня.

Я схватил камень, лежащий рядом, и бросил в назаретянина, кровь брызнула из рассеченной брови. Толпа взвыла от восторга:

– Спаси себя, Спаситель, а после – нас, – бесновались иудеи, визжа и хрюкая, словно ничего людского не оставалось в их сознании.

«Зачем я это сделал? – пронеслось в моей голове и тут же вернулось ответом из ниоткуда. – Это твой выбор, это выбор большинства».

Почему я? – глядя в светлые глаза мученика, вопрошал я. Дрожь в руке не унималась, как и не унималось от хохота человеческое море.

– Ты дитя, но взрослые, стоящие рядом, ничем не отличаются от тебя, – был мне ответ. – Твой камень невелик, но всеобщая ненависть превращает его в Голгофу.

– Вставай, – рявкнул центурион и ткнул в плечо назаретянина тупым концом копья. – Крест ждет.

Сморщившись от боли тот, кого именовали сегодня Царем Иудейским, поднялся с колен и взвалил крест на спину.

– Ну что же ты, Спаситель, – заорали снова в толпе, – иди, спасай.

«Каждый поднявшийся наверх Голгофы и воспаривший над совокупной ненавистью станет Спасителем», – прозвучало в моей голове. Назаретянин поволок свою ношу дальше, а легионер схватил меня за ворот и со словами:

– Дотронулся до небес, спустись на землю, – отвесил столь внушительный пинок, что грохнувшись на камни, все еще хранящие тепло и кровь стоп Царя Иудеев, я лишился сознания.

Вернули меня к жизни нежные, осторожные прикосновения. Я долго не открывал глаз, прислушиваясь к ноющей боли в нижней части спины, но, когда распахнул веки, первое, что предстало моему взору, было лицо той самой женщины, в которую утром бросил камень.

– Он умрет? – спросил я, и она сразу же поняла, о ком идет речь.

– Он умрет, чтобы родиться, – сказала знакомая незнакомка.

– Как это? – удивился я, приподнимаясь на локтях.

– Чтобы родиться Богом, надо умереть человеком.

– Откуда ты знаешь?

Женщина лучезарно улыбнулась:

– Но