Потом Натка буквально извела себя, поедом съела за эти слова. Потому что все действительно закончилось. Два месяца борьбы, а итог – лужа крови, суета медперсонала, капельница, наркоз и сочувствующие глаза склонившегося над Наткой врача.

Андрей, конечно, тоже переживал. Но как-то недолго, неглубоко, непонятно для Натки. Через пару недель и вовсе сказал: «Ну было и было. Перешагнули и живем дальше. Некогда слезы лить». Ему действительно было некогда, а Натке хотелось искать и находить время для очередной порции рыданий. При дочери, конечно, держалась. Незачем ее волновать. Но без Ниночки позволяла себе расслабиться, сдавалась в плен грустным мыслям и с наслаждением плакала. Ей было хорошо. А мама возмущалась. Звонила и строго спрашивала:

– Опять?

– Снова, – с вызовом отвечала Натка.

– Наталка, ты не должна! У тебя прекрасная дочь. Подумай о ней!

– Вот, наверное, из-за того, что я так много о ней думала, все так и произошло. Мне надо было оставаться здесь, а не в больнице валяться.

– Что ты придумываешь?

– Ничего не придумываю. Ты же знаешь, я с ума сходила: накормлена ли, напоена, одета?

– По-моему, у нее есть отец. И бабушка, кстати, тоже.

– Да. Только у бабушки теперь появилась еще одна игрушка. И, кажется, любимая!

– Натка, – мама меняла менторский тон на снисходительный, – ну ты что, ревнуешь?

– Да, – заливалась слезами Натка.

– Дурочка ты моя, – ласково говорила мама, и мир снова обретал свои краски.

Но ненадолго.

– Мам, посидишь с Нинушей? Андрей все уши прожужжал про какую-то замечательную выставку макетов. Хотим с ним поехать посмотреть что к чему.

– А когда?

– Послезавтра.

– Нет, Наточка, послезавтра никак. Ведем с Аленкой малышку к врачам. Первое обследование. Ты же помнишь, как это важно. Может, съездите в другой день?

– Может быть.

… – Мам, у Нинульки в саду карантин, а у Андрея какой-то суперважный бранч, где надо появиться с супругой. Выручишь?

– И как ты себе это представляешь?

– Ну… я… в смысле, с Ниной посидишь?

– А потом?

– Потом? Ну, мы думали: домой поедешь. Но если ты очень хочешь остаться, то, конечно, места всем хватит.

– Я не об этом. Я спрашиваю, как я после Нины смогу общаться с Марусей? А вдруг она заразится?

И так во всем: у Маруси температурка, у Маруси лезут зубки, Маруся поела, похныкала, покакала. Молодец, Маруся! Маруся здесь, Маруся там, Маруся везде. А для Ниночки и Натки места вдруг не оказалось.

– Понимаешь, Наталка… – Мама упорно продолжала называть ее этим именем, хотя больше никто себе такого не позволял.

Натка понимала. Маруся была нечаянной радостью, выстраданной, заслуженной. А еще она была Аленкиной. И этим все сказано. К первенству Алены в мамином сердце Натка давно привыкла. Нет, она его не приняла, но поняла. Аленка родилась не совсем здоровой. Порок сердца делал ее кожу необыкновенно прозрачной, глаза удивительно большими, а недостатки характера простительными. Хотя особых недостатков и не наблюдалось. Так, по мелочи. Здесь покапризничает, там нагрубит. С кем не бывает? А к пятнадцати годам и вовсе всю вредность переросла: ласковой стала, вежливой, обходительной. Разве можно такую девочку не любить? Мама и любила. И Натка любила сестру. Очень. А еще жалела. Ведь инвалид почти: не бегай, не прыгай, не переутомляйся. А еще не рожай! Врачи говорили: «Может плохо кончиться». Мама с Наткой им верили и не ждали от Аленки внуков и племянников. Сама бы жила хорошо, да и ладно.

А Аленка детьми просто бредила. Когда Ниночка родилась, через день приезжала нянчить. Вертела кроху, прижимала к бледным щекам и говорила:

– И у меня такая же будет. Вот увидишь.

Натка кусала губы и отворачивалась, чтобы сестра не приметила навернувшихся слез. Хочется ей верить – пускай. А Аленка продолжала безмятежно:

– Встречу такого же, как твой Андрюшка, и обязательно рожу.

Натка улыбалась из последних сил:

– Если такого, как мой, тогда можно.

А Аленка, будто разрешение получила, и впрямь встретила приличного человека, вышла замуж и всерьез озаботилась продолжением рода. Врачи, однако, радовать ее не спешили. Одни откровенно пугали, другие крутили пальцем у виска, третьи предлагали различные варианты, но предупреждали, что ни за что не ручаются, четвертые советовали усыновить ребенка. Последних Натка горячо поддерживала, но Аленка – добрая и покладистая – неожиданно заупрямилась:

– Сама бери. У тебя уже есть Ниночка-кровиночка, можешь и о приемных детках подумать, а мне пока рано. Сначала родными обзаведусь.

– Ален, так ведь не должно быть разницы.

– Ну, кому не должно, а у меня вот не получается. Знаешь, если б разницы не было, все бы усыновляли. Так ведь нет. Сами рожают. А я хуже, что ли?

– Конечно, нет. Ты даже лучше, только…

– А раз лучше, то и никаких только!

Аленка продолжала обивать пороги медицинских кабинетов. Как говорится, кто ищет, тот всегда найдет. Она нашла своего врача. Врача, который, тщательно взвесив все «за» и «против», решил рискнуть, предупредив Аленку о возможных отнюдь не радостных, а даже трагических последствиях. Не стать могло ребенка, или самой Аленки, или, что не исключено, обоих. Аленка заявила, что жизнь без ребенка – не жизнь, и забеременела буквально через несколько недель. Конечно, все месяцы ожидания с ней носились как с писаной торбой и врачи, и друзья, и родственники. А уж про Натку с мамой разговор вообще отдельный. О ребенке они думали мало. Только бы обошлось, только бы Аленушка не пострадала. Не пострадала. Доносила до срока, удачно прокесарили. В общем, случилось все так, как даже и не мечталось.

Натка обнаружила свою беременность на следующий день после рождения племянницы. А в день Аленкиной выписки загремела на сохранение. Марусю так и не увидела. Сначала не могла физически, а потом – после больницы – морально. Мысленно представляла себе маленькие пальчики, беззубый ротик, мутные глазки и до того расстраивалась, что не то что поехать, позвонить не могла. Однажды все же собралась с духом, услышала голос сестры, устыдилась своего поведения и одновременно задохнулась от счастья: Аленка живая, счастливая, и Маруська у нее есть, а у нее – Натки – Ниночка. Что еще надо? Начала сбивчиво:

– Ален, я… Ты прости меня, что я так.

– О чем ты? Я все понимаю. Ты только не переживай, хорошо? Мама говорит: ты сама не своя.

– Да. Как-то расклеилась.

– Нат, тебе не надо раскисать. Ты же молодая, здоровая. Ты еще родишь себе кого-нибудь.

– Кого? – Эта мысль тогда почему-то показалась Натке кощунственной.

– Девочку или мальчика, – ответила Аленка, не заметив перемены в голосе сестры, – нового ребеночка.