– Гляньте на него! – возмутилась матушка. – Радуется, что его тоже хотели прижучить!

– Конечно, матушка, – терпеливо отозвался отец Александр на реплику своего точильного камня. – Что может быть слаще, чем пострадать за веру православную! А вот если бы меня спросили, на какую я работаю разведку, – размечтался он далее, – я бы охотно назвал французскую и японскую.

– Зачем же японскую? – сердито удивилась матушка. – Ты и японского языка совсем не знаешь.

– Кое-что знаю, – возразил отец Александр. – Например, японцы совсем не произносят букву «эль». Мы говорим «ландыш», а они скажут «рандыш»; «Латвия», а они «Ратвия»; «лиловый», а они «рировый». Но смешнее всего, как мне рассказывали, они произносят имя главного прохвоста – Рэнин. И вместо «Ленинград» говорят «Рэнинагарада».

– Это ты, отец Александр, вероятнее всего, сам сейчас придумал, только непонятно, зачем, – продолжала сердиться матушка. Её до сих пор угнетала мысль, что они бросили насиженный тёплый уголок в Тихом и теперь едут в пустыню мира, где всё надо будет начинать заново.

– Не серчай, Алюня, – обнял её отец Александр. – Помнишь, как Марковна спрашивала Аввакума: «Долго ли нам ещё страдать?», а он ей?

– «До самой смерти, Марковна, до самой смерти, инда еще побредем», – немного смягчаясь, ответила матушка. Ей нравилось, когда она могла блеснуть своим образованием, и батюшка этим умело пользовался, нарочно задавая вопросы, на которые она, не моргнув глазом, могла дать ответ.

– А мы, однако, ничуть не страдаем, а едем в этом роскошном кабриолете, или как ещё можно назвать сей полумузейный экипаж? Солнышко светит, птички поют. Мы сытые, одетые, обутые, едем совершать миссионерские подвиги, что может быть радостнее!

– Обидно только, что всё сие приходится совершать под немцем, – тихонько проворчал отец Сергий.

– И немец не вечен, и большевики не вечны, – возразил отец Александр, – а токмо один Иисус Христос.

– Ну хорошо, японскую разведку вы нам объяснили, а почему французская? – спросил отец Сергий.

– А это у отца Александра новая блажь завелась, – ответила матушка.

– И не блажь, – топнул ногой отец Александр. – А в каком-то смысле я и впрямь являюсь французским агентом. А завербовала меня Жанна д’Арк. Она явилась мне во сне и сказала: «Во Франции обо мне забыли. Перестали почитать меня как святую мученицу. Оттого мои французы немцу сдались кверху лапками. Русские не сдадутся. Хочу теперь в Россию. Пусть меня русские почитают».

– Ишь ты! – усмехнулся отец Сергий. – Она же католичка!

– И ничего, – возразил отец Александр. – Приняла мученическую кончину за христианскую веру. Пострадала честно за свой народ и была до конца предана Спасителю.

Выехав из леса, путешественники вдруг нарвались на немецкий военный патруль. Их остановили и приказали вылезать из коляски.

– Ну вот, – огорчился отец Александр, – сейчас у нас отберут наш экипаж, и придётся нам двигаться дальше per pedes apostolorum.

Но с ними обошлись вежливо, матушка, слегка кумекавшая в немецком, выступила переводчицей, молодой офицерик допросил их, кто такие, и даже извинился, пояснив причину задержания.

– Здесь военный аэродром, – перевела Алевтина Андреевна. – А в лесах завелись партизаны, недавно была заварушка.

Двинулись дальше. Вот, наконец, и пункт назначения.

Взгляду открылось большое село, у въезда в которое красовалась табличка: «Село Закаты. Колхоз имени Воровского». Богатых домов почти не попадалось. Иные крыши и соломкой-то прикрыты не были от нищеты…

– Видно, как наворовал тут товарищ Воровско́й, – пригорюнился отец Сергий, нарочно делая ударение на последний слог.

Подъехали к первой попавшейся избе, подле которой средних лет крестьянин цепом молотил ржаной сноп. Поздоровались.

– Чудно́, однако, – засмеялся колхозник. – Сто лет уж тута попов не видано.

– А у самого-то, гляжу, крест, – кивнул отец Сергий на самодельный крестик, вырубленный из советской серебряной монеты, который мелькал в прорези рубахи на груди у колхозника.

– Это чтоб немцы меня за краснопузого не приняли.

– Приходи в храм, я тебе сей крест освятить должен, – сказал отец Александр.

– Оно конечно, – задумчиво почесал в затылке колхозник.

– Ну как немчура? Одолевает?

– Жить можно. Половину всего забирают, а половина всё ж тебе остаётся, не то что при прежних, живодёрах. Краснопузые-то всё отбирали. Понимаешь?

– А прикупить чего-то можно у вас? – спросила матушка. – Хлебушка, молочка, яичек?

– Отчего же не можно? Сейчас охормим.

Покуда он ходил в избу, подошли две женщины в чёрных платочках.

– Здравствуйте! Благословите, батюшки.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

– А куда же вы путь держите?

– Я к вам, – ответил отец Александр.

– Будет у вас теперь в храме священник, – встряла матушка.

– Господи! Чудо какое!

– Воистину чудо! – всплеснули руками женщины.

– А мы-то прослышали, что во Псков батюшков много навезли, и как раз шли туда просить, чтоб и нам какого-нибудь прислали отслужить Успенов день.

– А я тут как тут! – засмеялся отец Александр. – Так что ведите меня к вашему главному хозяину.

– Какому?

– Как к какому! К самому Александру Невскому.

– Ой, а ведь у нас там, срам сказать, всё ещё как был клуб, так и остаётся!

– А теперь опять будет храм, – сказала матушка Алевтина.

Тем временем сзади подошла и прислушалась к разговору женщина довольно ехидного вида:

– Война идёт, а им – храм! Тьфу, бесстыжие! Таиська – понятное дело – безмужняя с двумя отпоросками. Замуж никто не берёт. Деваться-то и некуда. А ты-то, Любань! Тоже в это мокробесие?

– А вы, простите, стало быть, не православная? – спросил отец Александр.

– Ещё чего! Какая я тебе православная!

– Может быть, мусульманка?

– Скажешь тоже! Мусульманка! Я вообще – никто!

– Всё ясно…

– Всё им ясно! – зло сказала женщина и пошла дальше своей дорогой.

– Овсянникова, – сказала Таисия. – Самая злющая дура у нас в селе.

Простившись с отцом Сергием, который двинулся далее, в Гдов, отец Александр и матушка в сопровождении своих первых прихожанок, Любови и Таисии, отправились к храму. Впрочем, храмом его назвать было трудно. К паперти были пристроены нелепые сени, а над крыльцом висела табличка «Клуб имени тов. Кирова». У храма было два купола, большой и малый. Большой был раскрашен каким-то умельцем и превращён в глобус с политической картой мира. А малый окрашен в серый цвет и на нем надпись: «Луна». Впрочем, какой-то сурового вида человек уже залез туда и только что начал закрашивать глобус тёмно-зелёной краской.