— Сереж, а они страшные, да?

— Я же тебе объясняю, они — никакие! Их нельзя увидеть или пощупать. Но вообще-то они добрые. Они любят меня, помогают… Они помогают мне понять наш мир и сами постигают его вместе со мной. Они всегда рядом, и в радости, и в беде…

— А сейчас… — спросила Аня сдавленным голосом. — Сейчас они тоже… видят нас?

— Да нет же, конечно, нет. Я ведь знаю, когда они со мной. Тогда во мне просыпается какое-то чувство… как тебе объяснить, какой-то привкус зеленоватого, какая-то яркая ниточка в голове, вроде сияния… Да и им-то, поверь, все это неинтересно…

ИМ было интересно. И втайне ОНИ, конечно, наблюдали. Но… ИМ было ведомо и чувство деликатности…

Больше им никто не мешал. Они свободно бродили по городу. Бывали и на базаре, где златозубый Рафик при их виде бросал свой лоток с зеленью и исчезал. Видели и лейтенанта Вахида, который старательно охранял монополию рыночных барышников, но при виде нашей пары стремительно отправлялся в противоположный конец города. Долгими часами бродили они в окрестностях городка, гуляли в заснеженных перелесках, проваливаясь в сугробы, которые однажды намела ночная непогода. И шлепали по лужам, которые натопило выглянувшее наутро солнце. Вместе с табунами курортников они ходили в кино, но чаще глядели не на экран, а друг на друга, и были счастливы, крепко-накрепко сцепив пальцы в темноте. И на танцах бывали, но уже не тряслись в современных ритмах, а, обнявшись, медленно передвигались по залу, не замечая лукавых улыбок окружающих.

Иные смотрели на них с умилением, а большинство — с иронией (в курортных романах не поощряются слишком бурные страсти). На некоторое время их ночные свидания прекратились. К ней подселили соседку, к нему — соседа. Однако оба проявили чудеса изобретательности и состряпали поистине маккиавеллиевскнй план, в результате которого сосед Сейрана, рябой косноязычный механизатор Павлик с Кубани, был познакомлен с соседкой Ани, страшненькой, но обладавшей некоторым шармом латышкой Маритэ. Маритэ модно одевалась, курила, умело пила водку и говорила резким хрипловатым голосом с экзотическим прибалтийским акцентом. Павлик был сражен наповал. Маритэ переселилась к нему, а Сейран и Аня… были счастливы еще четыре дня. Утром пятого дня Сейран вбежал в ее комнату беспечный и радостный.

— Нюша! — воскликнул он, порывисто прижав ее к себе, и поцеловал. — Милая! Я решился!

— Что?

— Я вчера всю ночь говорил с ними.

— С кем?

— Ну, с НИМИ. Не понимаешь? Они согласились, чтобы я рассказал о них людям. Ты представляешь, что теперь будет?

Она слабо улыбнулась.

— Нет, правда! — он заходил по комнате, размахивая руками, большой, нескладный, споткнулся о чемодан, задел раскрытую дверцу шкафа. — Они бы и раньше согласились. Но я, как бы тебе сказать, боялся, что ли?.. Да нет же, я просто был дураком и эгоистом. Мне было хорошо с ними, интересно — и в то же время страшно. Они виделись мне такими чужими, холодными, но не злыми, нет. Просто в какой-то момент мне стало казаться, что они смотрят на нас, как ученый в микроскоп, и все мы им кажемся маленькими смешными бактериями. И я был этим микроскопом. Я боялся, что они, как машины — холодные, безжалостные, бездушные, но у них есть душа! Есть! Они не ведают страха, боли, тоски, любви, корысти, ненависти, и этим отличаются от нас. Но они понимают справедливость, им ведомо одиночество — ведь они также очень одиноки в своем мире, как и мы в своем. И мы не можем вырваться с нашей маленькой, тесной планеты — и оттого скандалим и воюем…

— Ты знаешь, Нюш, а они, оказывается, боятся, что мы не поверим в них. Но я добьюсь, чтобы поверили. Поеду в Москву, в Академию наук, к профессорам, к ученым. Конечно, сначала все будут смеяться, но когда я выведу им формулу переменчивых полей… Они подсказали мне, как сделать установку для получения из вещества — антивещества. А из него вновь получить вещество. С любыми заранее заданными физическими характеристиками и в любом количестве. Ты представляешь себе, что это значит?

— Представляю, — сказала она, продолжая складывать платье. Что-то в ее голосе заставило его насторожиться.

— Что-нибудь случилось? — спросил он встревоженно.

— Да так… ничего… — ответила она. — Просто… я уезжаю.

— Как? Когда?

— Сегодня. Сейчас. Автобус в 10.30. Самолет в 12. Ну, что ты на меня так смотришь? Домой я еду.

— Да, но… — ноги его подкосились, он сел на кровать и пробормотал: — Ты… так сразу? Почему ты мне не сказала вчера?

— А что бы это изменило? Считай, что просто не хотела портить тебе и себе вечера.

В какой-то миг ему показалось, что ее слова не более чем неумный розыгрыш, нерасчетливое злое шутовство, направленное лишь на то, чтобы вызвать у него взрывы отчаяния, которое потом потонет в ласках. Улыбаясь, он ждал, что она вдруг лукаво поглядит, насмешливо фыркнет, и тогда он бросится на нее, задушит в объятиях, зажмет поцелуями смеющийся рот…

Вчера вечером они не пошли на ужин, а отправились в ресторан. Они ели шашлыки, свежие и сочные, приправленные терпкой зеленью и сумахом, немного выпили, угостили и буфетчика, который, расщедрившись, достал магнитофон. И заиграла протяжная восточная мелодия. И Анна танцевала какой-то странный, медленный танец, перебирая своими маленькими ножками, плавно изгибая кисти рук и еле уловимо поигрывая бедрами. И несколько редких посетителей принялись хлопать в ладоши и звонко щелкать пальцами, а некоторые тоже стали танцевать вокруг нее, семеня ногами и встряхивая широко разведенными руками, что-то говорили ей, о чем-то спрашивали. Но она не отвечала, глядя лишь на него, и глаза ее смеялись, а губы беззвучно шептали: «люблю… люблю… люблю…»

Он некоторое время ничего не мог сказать и молча глядел, как она укладывает платья в чемодан, деловито увязывает сумки с южными фруктами, колбасой, орехами, гранатами.

— Ну что ты расселся, как пень на лужайке? — рассердилась она. — Прижми-ка чемодан, так мне его не закрыть.

Он нажал на крышку чемодана сначала руками, потом встал на колени. Только тогда Аня смогла защелкнуть замки и закрыть их никелированным ключиком.

— Ну, вот и все, уложилась, — сказала она, утирая пот со лба. И, отдуваясь, села на кровать.

— Почему ты раньше не сказала мне? — спросив он.

Она виновато улыбнулась.

— Прости меня, Сереженька. Я где-то слышала, что французы уезжают, ни с кем не прощаясь (простим ей это заблуждение). Ну, вот я и подумала… А если