Моя рука исполняет в недрах сумки некий сложный танец – ныряет в нее, скользит по дну, ворошит различные предметы. Я нащупываю ключи и вытаскиваю их. Вставляю их в замок, все время прислушиваясь к чему-то. Ключи входят с замок с ужасающим скрежетом, или это в моей пострадавшей голове гулким усиленным эхом отдаются все звуки? Дверь открывается, и я вхожу – нет, я вламываюсь в собственную квартиру и застываю у стенки в темном коридоре. Быстрым движением я нащупываю выключатель, и в коридоре вспыхивает свет. Дверь в квартиру я оставляю открытой, чтобы можно было в любой момент пересечь эту пограничную линию и оказаться по ту сторону.

Я делаю глубокий вдох – отчего болит в груди и кажется, что я слышу звук гудящих мехов кузнечного горна.

В квартире стоит тишина. Я словно обрастаю тысячей дополнительных ушей и внимательно слушаю эту тишину – не раздастся ли где-то тихий скрип, шуршание занавески или чьи-то шаги? Я знаю эту квартиру, как свои пять пальцев, и, как ночной зверь, я должна четко услышать все запахи и звуки чужака.

После пятиминутной «звуковой» проверки я решилась присесть на пуфик, стоявший в коридоре. Я цепко держала свою сумку, но теперь мои руки разжались, и она упала к моим ногам.

Зачем на меня напали?

Просто так? Решили чем-то поживиться? Ничего ценного не обнаружили и удрали?

Я проверила сумку – все на месте.

Отшвырнув ее в угол, я пошла в ванную комнату – оценить ущерб, нанесенный моему здоровью.

Одно колено было разбито и кровоточило. Меня спасло только то, что я надела под брюки теплые колготки, и ссадина оказалась небольшой. Неожиданно я вспомнила, как однажды, в шестилетнем возрасте, разбила колено и Геня обработала его перекисью водорода, а потом зеленкой. Как все это жгло и как я тоненько скулила от боли, и тогда Геня из-за невозможности облегчить мою боль крепко прижала меня к себе и тихо зашептала-запела: «У кошки заболи, у собаки заболи, а у Кристины – заживи».

А потом она наклонилась и поцеловала мою коленку чуть выше разбитого места, и ее прохладные губы и успокаивающие слова сделали боль не такой существенной, словно задвинули ее, затолкали куда-то внутрь, и я, вытерев слезы, сказала, как взрослая:

– Ладно, Геня. Мне уже небольно. Пошли обедать.

Теперь мне никто не заговорит боль, и вообще, как это ужасно остаться одной: ты словно падаешь в невообразимую пустоту, к которой еще надо привыкнуть, как-то обжиться в ней…

С левой щеки была содрана кожа. Я ударилась о ступени левой стороной туловища. Болели левая рука и щека.

Я проводила ревизию в спешке, мне хотелось спать, и я быстро осмотрела себя в зеркале. Пара синяков, в нескольких местах содрана кожа, но главное – я осталась жива.

На следующий день с утра я позвонила шефу и сказала, что неважно себя чувствую: сильно болит рука, я упала перед своим подъездом, поэтому не могу прийти на работу, отлеживаюсь дома. Паша сказал, что он все понимает и пришлет ко мне Рассказова с билетами и командировочными. Лететь мне через два дня, так что руку свою я вылечить успею.

– Конечно, – пробормотала я.

Спорить с шефом мне не хотелось. Вчерашнее нападение в подъезде сегодня уже выглядело менее зловещим, хотя вопрос – кто? – не оставлял меня в покое. Я жила очень замкнуто: ни знакомых, ни врагов у меня не было. Получается, что на меня напали случайно? Хотелось бы думать, что это так… В противном случае можно сломать голову, размышляя над всем этим. Мелькнула мысль, что нападение как-то связано с моей предстоящей поездкой в Антибы… Паша клялся, что об этом никто не знает. Но в столь узком кругу все тайное быстро становится явным. Недоброжелателей у нас – хоть отбавляй. Тот же Баранов. И еще пара-тройка галерейщиков и искусствоведов, которые рады были бы получить этот заказ… Но, сколько я ни перебирала в уме кандидатуры на роль грабителя, никто на такое дело не годился.

Я вздохнула и оставила свои попытки. Рассказов приехал ближе к обеду, при этом настойчиво просил меня сказать шефу, что явился он якобы в двенадцать. От чая категорически отказался и прибавил, что ему уже пора.

– Жень!

Он стоял в коридоре, переминаясь с ноги на ногу, как застоявшийся конь.

– Ты вчера во сколько домой приехал?

Правая бровь Жени взлетела вверх.

– А что? – ответил он в лучших одесских традициях – вопросом на вопрос.

– Ничего. Просто так.

– Ну… просто так. Я не обязан отвечать!

– Не обязан, – согласилась я. – Просто я хотела тебе позвонить вечером, а потом подумала: вдруг ты домой поздно приходишь? – сочинила я на ходу.

– По-разному, – мое поведение было Рассказову явно непонятно. – Когда как.

– Так во сколько ты вчера пришел? – допытывалась я тоном ревнивой любовницы.

От такой моей наглости Женя даже опешил:

– В одиннадцать.

– И где ты был?

– Кристина…

Я закусила губу.

– Ладно, Женя! – с достоинством сказала я. – Давай билеты! И деньги не забудь отдать.

– Они же у вас в руках, в конверте. Там еще загранпаспорт ваш с шенгенской визой лежит.

Я опустила глаза: в руках я держала плотный белый конверт.

– У меня… голова болит.

– Заметно, – пробормотал Рассказов.

Я сделала вид, что не услышала этих слов.

Когда вечный рюкзачок Рассказова скрылся за дверью, я провела рукой по лбу. Женю я своими расспросами, похоже, просто напугала. Рассказов не мог на меня напасть вчера вечером: он худой и щуплый. А вчерашний мужчина был покрепче… Или это все-таки была женщина? И кого я подозреваю?! Светку Чиж?!

Я решила оставить свои бредовые идеи и не травмировать коллег подобными подозрениями.

Вечер и весь следующий день я провела дома. Мне было просто страшно выходить на улицу. Я работала на компьютере – Паша перекинул мне материал по Колпачевскому, и я старательно изучала его коллекцию. Коллекции предметов искусства в современной России обычно собираются играючи, махом, за один присест. Нет времени на раскачку, на многовековые традиции или преемственность поколений. Это у них там, в замшелой древней Европе, собрания произведений искусства складывались по кирпичику, постепенно – год за годом, шаг за шагом. Российский размах не предусматривал такой постепенности – требовалось все: много и сразу. В эпоху дешевой нефти золотой дождь хлынул и на произведения искусства – стало модно пачками скупать картины, яхты и прочее.

У каждого имелись свои пристрастия: кто покупал произведения живописи, кто – русскую графику и фарфор, кто-то собирал самурайские мечи и советские мультики. А у одного брутального олигарха была весьма внушительная коллекция колокольчиков.

Как и многие другие русские олигархи, Колпачевский являлся поклонником русской живописи. В его коллекции наличествовал «обязательный набор»: Айвазовский, Шишкин, Репин, Саврасов, Коровин, Кустодиев, Сомов. Я внимательно изучала картины: у кого они куплены, проверяла заключения экспертов.