— Начнем, — буднично сказал он, — «Хетвелл-Лентрекс корпорейшн». В трех экземплярах. Уважаемый сэр… Нет, не сэр, уточните сами в документе, кому именно надо адресовать.

— Да, конечно, — ответила она, зачеркнула слово и положила ручку на колени, — это будет совсем не трудно.

Как долго она пыталась представить себе всю ту кучу деталей, из которых состоял этот мужчина. Воображала даже, каким он был в детстве. И сердце ее трепетало, потому что он, скорее всего, был долговяз и неловок. Она представляла его в день свадьбы — в костюме, зажатого и официального, с тщательно приглаженными волосами (он, наверное, втайне боялся, как и все мужчины). Мысленно она открывала его жизнь, как гардеробную: строй его рубашек на вешалках, стопки пижам в ящике комода…

— В контракте ясно указывается, что все риски принимает на себя покупатель (пункт четыре, третья строка). — Тут Эйвери замолчал, изучая бумагу, лежащую на столе.

Исабель сжала губы — они были какими-то припухшими.

— Исабель, перечитайте мне все, пожалуйста.

Она перечитала.

— Подождите, пока я проверю.

Исабель сидела, пока он просматривал разные бумаги. Но ей было ужасно больно, потому что раньше они бы пили вместе кофе в перерыве, она сидела бы здесь и рассказывала ему, как от растаявшего снега потекло под карнизом или как иногда молоко в холодильнике покрывается ледком, а он почти всегда знал, как и что нужно исправить…

— Ну, Исабель, думаю, вы все сделали правильно. Теперь новый абзац. — Он мельком взглянул на нее. — Обращаю ваше внимание на то, что в конце июня месяца текущего года…

Господи боже.

В конце июня, меньше месяца назад, ее жизнь рухнула. Рассыпалась. Словно все эти годы ее руки, ее ноги в безупречных колготках были сделаны из песка. И самое невыносимое, что это падение случилось на глазах у Эйвери Кларка. А когда на следующее утро она пришла в контору, красная, с заплаканными глазами, и спросила: «Пожалуйста, скажите мне, может ли Эми все-таки приступить к работе с понедельника?» — он ответил, не поднимая глаз: «Конечно». Чего еще она ожидала от него?

Но с тех пор они больше не пили вместе кофе. С тех пор они больше никогда не беседовали ни о чем, кроме работы. Крякнул стул — это Эйвери подался вперед.

— …три недели на то, чтобы установить, что товары не были доставлены.

Если бы он хоть что-нибудь ей сказал, хоть бы просто спросил: «Как дела, Исабель?»

— Письменный отказ прилагается. Пометьте, пожалуйста.

Она закрыла блокнот, вспомнив тот день в октябре, когда пожаловалась ему на диаконову жену Барбару Роули. Та заявила, что не подобает украшать алтарь цветами паслена и осенними листьями, как это сделала Исабель, и это очень обидело Исабель. «Но эти листья были прекрасны, — уверял ее Эйвери, — мы с Эммой одновременно сказали об этом друг другу».

Он чуть кивнул, и это все, что ей тогда было нужно. Хотя уж лучше бы не слышать об Эмме — надменной Эмме Кларк, которую она часто видела возле церкви в дорогих тряпках и с вечно кислым выражением лица.

— Отправьте это сегодня же утром, пожалуйста, — сказал Эйвери.

— Да, конечно, — ответила Исабель, вставая.

Он откинулся на спинку кресла и, подперев щеку, стал смотреть сквозь стеклянную стену на то, как женщины снуют туда-сюда, то входя, то выходя из конторы. Исабель выпрямилась и быстро пошла к двери, чтобы не демонстрировать слишком долго свой зад, страшно уродливый в этой бесформенной юбке.

— Исабель, — мягко окликнул он, когда она уже закрывала за собой дверь.

Она так соскучилась по этой интимной интонации, с которой он произнес ее имя.

— Да? — ответила она нежно, в тон ему.

Но он заглянул в верхний ящик стола, слегка наклонив седую лысеющую голову.

— Я сказал — в трех экземплярах? — Он задвинул ящик. — Сделайте лучше четыре.

Толстуха Бев прицельно отправила банку из-под сока в металлическую мусорную корзину, и посреди дремотной конторской тишины раздалось тусклое дребезжание. Бев обтерла губы тыльной стороной руки и мельком взглянула на сидящую напротив Эми. Бедная девчушка. Толстуха сама троих девок вырастила, и эта уж точно какая-то не такая. Слишком уж покорное у нее выражение лица. Конечно, недолго и приуныть в этой духоте, в окружении теток далеко не первой молодости. (Она принялась обмахиваться журналом, который Роззи Тангвей шлепнула утром на стол со словами: «Вот, Бев, почитай, до чего доводят всякие излишества», — эта зануда Роззи, вечно грызущая морковку за обедом.) Обмахиваясь, Бев пристальнее вгляделась в лицо Эми: да уж, тут есть что-то, кроме скучной работы и жары.

Например, она никогда не жует жвачку. Толстухины девчонки жевали постоянно, выдувая громадные пузыри, которые лопались с вызывающим грохотом. Младшая — Роксана — и теперь еще жует, в свои-то двадцать с хвостиком. В те редкие выходные, когда она приезжает по субботам домой постирать в машине, Бев никогда не видела ее без жвачки за щекой и тусклых потеков макияжа, оставшегося еще с вечеринки накануне.

Вот кстати, зря Эми не пользуется косметикой. Подвела бы глаза, чуть-чуть теней тоже не помешает. Но Эми даже стрелки не рисует. Роясь в сумке в поисках сигарет, Бев подумала, что эта девочка страшно застенчива. Вечно сидит потупившись, как собака, которую вот-вот станут тыкать носом в лужу. И это очень плохо. Почему девочку-подростка не привлекают ни лаки для ногтей, ни духи? Она никогда не листает женские журналы, которые лежат на ее столе, никогда не болтает об одежде, не звонит подружкам по телефону.

— Хочешь, позвони кому-нибудь, — предложила ей как-то Бев, видя, что девочка скучает, но Эми, смущенно улыбнувшись, помотала головой. — Ну ладно, — сказала Бев.

Н-да… Это неестественно.

И что она сотворила со своими волосами? Кто в здравом уме обкорнает такие чудесные волнистые волосы? Конечно, у девчонок бывают заскоки в определенную пору, Бев знала это не понаслышке. Ее старшая дочь выкрасила волосы в красный цвет и долго выглядела как дурочка, а Роксана испортила волосы какой-то жуткой химией и потом долго сокрушалась об этом. Но обстричь такую красоту! Стрижка была ужасна, собственно, и стрижки-то никакой не было. Откровенно говоря, иногда у Бев холодок пробегал по спине — так выглядят волосы у тех, кто проходит курс радио- или химиотерапии, как там бишь ее. У Клары Сван была похожая прическа после поездки в Ганновер на лечение от рака. Ну, не совсем, конечно. У Эми не было никаких проплешин, просто оболванили девочку, и все.

Ужасно.

Бев закурила. Вот, вспомнила про рак и разнервничалась. Кларе Сван было всего сорок три. Правда, у нее была опухоль мозга, не рак горла. А опухоль мозга может случиться у любого, как кому повезет. Если бы Бев удостоилась опухоли мозга, то первым делом она бы как можно скорее постаралась всячески пожить в свое удовольствие напоследок. Она выдохнула дым, разогнала его рукой. Что там эта Роззи Тангвей вещала в столовой? «Не понимаю, как можно курить после всех научных исследований!»