– Так и завязывай! (говорит алкаш легкомысленно). Пойдем лучше выпьем!

Панда говорит:

– А костюм куда?

– А в сумку положим и выпьем. Потом пьяный пойдешь опять свои могилы втюхивать: всё веселее будет.

Панда задумался, потом говорит:

– Не, не могу. Я человек ответственный, хоть и Панда. Постою еще часика два: может, продам хоть одну могилу?

– Не продашь (убежденно сказал алкаш). Русский человек свою могилу Панде не доверит.

Закурила около метро.

Подошел гопник.

– Сколько время? (говорит и стреляет глазами в открытую сумку, где виднеется кошелек, сумку я бросила на скамейку).

– Не знаю, нет часов (тем временем над метро светится табло – видно прекрасно, «сколько время»).

– Ты счастливая, штоле?

– Ага, все время в эйфории.

– В эрефии?

– А это одно и то же.

– А че говоришь неправильно?

Тут же рядом стоит мальчик, продающий какую-то ерунду, с листовками.

Мальчик говорит:

– Это значит под кайфом – в эйфории.

– В эрефии тоже можно жить только под кайфом (говорю я).

– Ты хочешь бухнуть? Так бы сразу и говорила (говорит гопник).

– Нет, не хочу: я и так в эрефии – или в эйфории.

– Ты странная какая-то (говорит гопник печально, видя, что кошелек ему не обломится).

– Она правду говорит (констатирует мальчик с листовками).

– А вы надгробьями торгуете? (спросила я). Раньше здесь ими панда торговала.

– Ага (говорит парень). Было дело. Но он нажрался и костюм попортил, панда эта.

– Теперь меньше покупают?

– Да и у панды не покупали.

– А в чем смысл тогда?

– А ни в чем (сказал мальчик). Жизнь вообще бессмысленна.

Как-то я в Международный женский день ехала в нашем лифте.

Ну, типа еду.

Тут лифт останавливается, и заходит толстый парень в спортивном костюме и наушниках. Явный гопник.

Поворачивается ко мне спиной и начинает приплясывать, крутя толстой попой – как будто это танец живота.

Ужасно смешно.

Тут лифт открывается на первом этаже и в дверях стоят два киргиза, наших рабочих.

Киргизы хором говорят:

– С праздником вас!

Толстый парень-гопник вынимает наушники из ушей и говорит киргизам:

– Че?

Киргизы говорят:

– С 8 Марта!

– Меня? (говорит гопник).

Киргизы говорят:

– Девушку.

Гопник говорит:

– А кто тут девушка? Эта, штоле? (обернувшись ко мне).

– Не эта, а та. Я та еще (говорю я).

Киргизы переглядываются.

Гопник говорит:

– Я тоже еще тот.

Киргиз говорит:

– Тот, который что?

– Пляшет (говорю я). В честь 8 Марта.

Гопник краснеет:

– Ну и че?

– Да ниче. Хорошо танцуете (говорю я).

– Правда? (вдруг улыбается гопник).

Киргиз говорит:

– Вы танцор?

Гопник говорит:

– Отчасти.

Киргиз говорит:

– От какой части?

– От филейной (говорю я).

Гопник говорит:

– Че?

Киргизы переглядываются.

Гопник краснеет и уходит.

Киргизы говорят опять (хором):

– С праздником вас, Международным днем 8 Марта!

Я вот дружу с мясниками: в смысле с продавцами мяса – хорошие они, Лена и Сергей, муж и жена. Трудяги. И мясо у них отменное всегда.

Они мне книжку заказали, и вот как-то я прихожу, отдаю свою книжку, а Сергей мне за это – кусок телятины.

За мной стояла старушка: глаза ее округлились.

Старушка говорит:

– А теперь у вас можно мясо брать за книги?

Сергей говорит:

– Смотря какие книги еще.

Старушка говорит (твердо как-то так, сухо):

– «Как закалялась сталь». Отличной сохранности: никто ее не читал.

Сергей говорит:

– Не, даже за обрезки не пойдет.

Старушка говорит возмущенно:

– Надо же! Герой гражданской, инвалид – и за обрезки не пойдет? А телятину за что?

– За юмор (говорит Сергей, а я скромно помалкиваю).

– Юмор? (говорит старушка). За юмор дадите?

– Смотря какой (опять говорит Сергей).

Старушка говорит, что-то вспоминая и шепча себе под нос:

– «Крокодил»! Старые номера!

Я подмигиваю Сергею, и он говорит старушке:

– Пойдет.

И взвешивает ей обрезки.

Старушка смотрит на меня торжествующе и уходит.

Я говорю:

– Сереж, возьми с меня еще сто – за нее?

А он говорит:

– Да ладно тебе! Не обеднею. У нее кот, одна она… Нищая.

Общалась я однажды с девушкой Викой, врачом-офтальмологом.

Вика сказала:

– Он так старается! Но он же не виноват, что кругом сплошные воры…

– Конечно, нет (сказала я). Они же ему не говорят, что воруют. Он их когда спрашивает: Ну че, опять что-то стырили у меня? – они сразу прячут это что-то, типа ложечек серебряных, за спину, а он же наивный, чистый, не догадывается. Ну, они этим вовсю и пользуются.

Вика краснеет, но тем не менее не прекращает со мной беседу:

– При Сталине никто ложки не тащил.