Ткань была оковами, тюрьмой из шелка и батиста. Когда губы Рейберна ласкали ее губы и шею, даже когда он прижал ее к себе и когда жаркий поток перехватил ей горло – даже тогда она была одна. Как на протяжении долгих пятнадцати лет. Но сейчас она не хотела быть одна. Пусть на одну ночь, даже на один час.

Язык герцога ударил ей в губы. Ближе, ближе. Она открыла их и впустила его, пробуя его, а он исследовал ее язык и нёбо. У него был вкус вина и самого себя, богатый и пьянящий. Она могла бы пить его вечно, а потом, шепнула ей какая-то часть ее сознания, она больше никогда не будет одна.

Наконец поцелуй закончился. Виктория отодвинулась со вздохом и открыла глаза. Герцог спокойно рассматривал ее. Выражение его лица понять было невозможно при свете единственной свечи, которую он зажег у стены.

– Вы полны сюрпризов, – сказал герцог. Голос его звучал хрипло, дыхание было прерывистым. – Будь вы куртизанкой, вы могли одним этим поцелуем заработать состояние. Виктория прерывисто рассмеялась, она слишком остро чувствовала его руки вокруг себя, расстегнутые пуговицы своего платья, а главное – непреодолимое желание поцеловать его еще раз.

– Вообще-то следовало бы дать вам пощечину за это замечание, но у меня нет ни малейшего желания поступать подобным образом.

– Надеюсь. Но это заставляет меня задуматься, насколько я недооценил старую деву Уэйкфилд? – Он провел рукой по ее спине и принялся расстегивать очередную пуговицу.

– Не больше, чем во всем остальном, – ответила Виктория. Он наклонился и накрыл губами ее губы.

На этот раз его пальцы не прекращали свою работу, но торопились, с нарастающим проворством переходя от одной пуговицы к другой вдоль ее спины. Виктория запустила пальцы в его густые волосы, оторвала губы от его губ и спрятала лицо у него на шее, пробуя его, вдыхая его запах специй и мужественности. Ее свободная рука скользнула ему под сюртук – четыре пуговицы, и жилет распахнулся.

Теперь ее платье висело расстегнутым, только рукава и широкий кринолин не давали ему окончательно соскользнуть. Грубые и сильные руки герцога двигались под ним, по ее голой спине, оставляя на теле горячую дорожку, когда он стягивал платье с ее плеч. Она позволила ему вытащить свои руки из рукавов, сначала левую, потом правую. Когда руки освободились, она обвивала его шею, но, завершив начатое, он отодвинул ее от себя на расстояние вытянутой руки и оглядел. Виктория понимала, что ей следует смутиться, ведь теперь лиф ее платья был скомкан вокруг талии, только корсет и сорочка оставались между ее телом и взглядом герцога. Но она не смутилась. Ни малейшего угрызения совести не возникло, когда Рейберн сложил руки на груди и откинулся назад, медленно оглядывая ее. От его взгляда по телу ее пробежала волна жара, новый порыв безумия. Ей хотелось сойти с ума на эту ночь, один раз за столько лет, что и считать их не хотелось.

– Итак? – спросила она, отвечая на его взгляд таким же взглядом.

– Я был прав, – сказал он. – Ваш корсет чудовищен. – Он снова привлек ее к себе. – Но вы сами, конечно, нет.

Она высвободилась и рассмеялась.

– Полагаю, вы мне польстили, – сказала она. Рейберн снова протянул к ней руки.

– Еще не время, – заметила она дерзко. – Снимите вот это.

И она повелительным жестом указала на его жилет и сюртук.

Герцог не шевельнулся. Но в следующее мгновение быстро снял одежду и бросил на пол.

Виктория стала приближаться, но он остановил ее, расстегнул рубашку и воротничок, скинул подтяжки и тоже бросил на пол.

Он был великолепен даже при тусклом свете свечи. Его мышцы вспухали над предплечьями и поперек грудной клетки, а живот был твердым и плоским, широкие плечи сужались к талии, где темная полоска волос исчезала в брюках.

– О! – вырвалось у Виктории.

Он усмехнулся и привлек ее к себе. На этот раз она не противилась. Он протянул руку через расстегнутую талию ее платья к завязкам, которые удерживали нижнюю юбку и кринолин. Несколько рывков – и они развязались, последний рывок – и она стояла в своей опустившейся юбке, а обручи кринолина лежали у ее ног. Герцог легко приподнял ее. Грудь у него была твердой и гладкой, ощущение его кожи было потрясающим под ее шарящими руками. Как давно, как давно... На мгновение она ощутила другие руки на своем теле, вспомнила пылкие слова, которые шептал другой мужчина. Когда ее ноги снова коснулись пола, Виктория обняла Рейберна и положила голову ему на грудь, вдыхая его запах, ощущая прикосновение его тела к своему разгоряченному телу. Она пробовала его, медленно проводя губами по его груди, по жесткой линии подбородка к губам. Какая разница, чье это прикосновение? Какая разница, чьи это губы? Его руки, которые расшнуровывали корсет, замерли и привлекли ее к нему. Он был точно огненная стена, крепкий и пылающий, поглощающий ее. Она готова была пробовать его бесконечно, бесконечно прикасаться к нему и вдыхать его запах. Его губы, его глаза, линии его шеи – все было прекрасно.

Наконец Рейберн отодвинулся, задыхаясь.

– Господи! – воскликнул он. – Подумать только, ведь я собирался научить вас кое-каким приемам!

– Один человек когда-то сказал мне, что самым лучшим приемам научить нельзя, – произнесла она, охваченная воспоминаниями. – Он сказал, что их направляет желание и вызывает интуиция страсти.

– А вот это – интуиция страсти? – Он провел пальцем по ее горящей щеке, по вспухшим губам.

– Нет, – честно ответила она, – это просто животное вожделение, и мы оба это понимаем.

Он снова принялся расшнуровывать ей корсет.

– Вы загадка, леди Виктория.

Она судорожно сглотнула, сознавая чудовищность того, что собиралась сделать – забыть о полутора десятках лет самодисциплины, забыть обо всем, что она заплатила и что обрела. Но наедине с герцогом в темноте все, ради чего она жила, превратилось в банальность. Респектабельность, влияние в обществе, власть семьи – ведь она была тайной рукой Рашворта – больше не имели привлекательности. Зато на нее навалились годы лишений. Без любви, без друзей, без страсти. Без сердца.

Она посмотрела на Рейберна. Лицо его было скрыто в полумраке, но она на ощупь запомнила его. Сильное, безжалостное, удивительное. Лоб, влажный от желания. Ни один мужчина не желал ее с такой откровенной телесностью, от которой захватывало дух. И понимание его похоти вызвало в ней новую волну жара.

Он наконец расшнуровал ее корсет, но медлил, глядя на неё.

– Вы о чем-то задумались, – произнес он. Она рассмеялась, как-то громко и неестественно.

– Такое со мной иногда случается, ваша светлость, но потом я в этом раскаиваюсь.– А в этом вы тоже будете раскаиваться? Виктория покачала головой.

– Моя душа достаточно чиста для того, чтобы позволить себе такие угрызения совести. – Горечь, прозвучавшая в ее словах, была неожиданной, но искренней.

Он снова проницательно посмотрел на нее: