В 1903 году Пастернаки сняли летний домик в поместье в деревне Оболенское, в 100 километрах к юго-западу от Москвы. По вечерам Розалия играла на рояле, и музыка струилась сквозь раскрытые окна. Когда подростком Борис играл в ковбоев и индейцев со своим братом Александром, они наткнулись на соседний дом, где проводил лето пианист Скрябин. Слушая, как тот сочиняет «Божественную игру», часть своей Третьей симфонии до минор, Борис был настолько очарован, что решил тоже стать композитором. Благодаря материнским урокам он уже был неплохим пианистом. «С детства[72] мой брат отличался необыкновенным пристрастием к достижениям, явно превосходившим его силы, абсурдно несовместимым с его характером и складом ума», – замечал Александр.

Отчасти Александр имел в виду одну из фантазий брата, которая закончилась катастрофой. С веранды дачи, снятой семейством Пастернаков, открывался чудесный вид на заливные луга, и каждый вечер девушки-крестьянки скакали галопом на неоседланных лошадях, ведя их на пастбище в ночное. Их освещало закатное солнце. Его сияющие лучи выхватывали из сумерек гнедых лошадей, пестрые юбки и платки, загорелые лица всадниц. Борис жаждал тоже скакать в этой романтической кавалькаде, несмотря на отсутствие опыта верховой езды. И вот 6 августа одна из крестьянок не появилась, и Борис сел верхом на необъезженную лошадь, которая в прыжке сбросила его на землю. Все семейство, застыв в ужасе, смотрело, как он упал, и весь табун, грохоча копытами, пронесся над ним. Этот несчастный случай окончился сложным переломом ноги, и через шесть недель, когда сняли гипс, она оказалась короче другой. Это стало причиной пожизненной хромоты Бориса. Он был признан негодным к военной службе, что, возможно, в конечном итоге спасло ему жизнь.

Инвалидность терзала его. Борис не терпел поражений ни в чем, и это объясняет, почему, несмотря на значительные успехи в сочинении музыки, он отказался от своих музыкальных амбиций, когда осознал, что у него есть «тайный изъян». «У меня не было абсолютного слуха[73], – впоследствии писал Пастернак. – Отсутствие этого свойства печалило и унижало меня, в нем я видел доказательство того, что моя музыка неугодна судьбе и небу. Под таким множеством ударов я поникал душой, у меня опускались руки. Музыку, любимый мир шестилетних трудов, надежд и тревог, я вырвал вон из себя, как расстаются с самым драгоценным».

Однако как только он бросил музыку, в дело вступила судьба: Борис занялся поэзией и обрел истинное призвание. На его первые шаги в литературе оказали неизгладимое впечатление рабочие отношения его отца со Львом Толстым – они во многом предопределили творческую жизнь и строгую писательскую этику Бориса.

Карьера Леонида достигла кульминации в 1898 году, когда Лев Толстой заказал ему иллюстрировать «Воскресение» – роман, который писал на протяжении десяти лет. Толстой познакомился с Леонидом за пять лет до этого, в 1893 году, когда пришел на выставку художников-передвижников. Толстому представили Леонида и показали его картину «Дебютантка». Писатель пригласил Леонида на чай в свой московский дом в следующую пятницу и просил взять с собой образцы работ. Увидев иллюстрации, которые Леонид делал к «Войне и миру», Толстой повернулся к художнику и воскликнул: «Вот что значит дали орехов белке,[74] когда зубов не стало! Знаете, когда я писал «Войну и мир», я мечтал, чтобы в ней были такие иллюстрации. Это действительно замечательно, просто замечательно!»

Период работы с Толстым над «Воскресением» в Ясной Поляне, поместье Толстого в Тульской губернии, был для Леонида высокой честью, приносил ему невероятную радость, но не был лишен и трудностей. «Некоторые из самых памятных[75] и счастливых дней в жизни я провел, читая днями рукопись и беседуя с Толстым по вечерам». Леонид, бывало, расхаживал взад-вперед по зале вместе с писателем, обсуждая прочитанное и составляя план работы над иллюстрациями для следующего дня. Однажды Толстой, увидев одну из иллюстраций Леонида, воскликнул: «Ах, вы выразили[76] это лучше меня самого! Пойду, перепишу то место».

Стараясь одновременно уложиться в срок, установленный петербургским издателем Толстого, и при этом воздать должное писателю, которого он боготворил, Леонид за шесть недель трудолюбиво создал 33 иллюстрации, после чего слег, психологически выжженный переутомлением. Этот период интенсивного сотрудничества Леонида и Толстого наложил пожизненный отпечаток на Бориса. «Из той же кухни[77] производилась отправка в Петербург замечательных отцовских иллюстраций к толстовскому «Воскресению»», – вспоминал он.

Роман выходил глава за главой в журнале «Нива», периодическом издании петербургского издателя Федора Маркса. Борис был поражен тем, как лихорадочно пришлось работать отцу, чтобы не сорвать установленные сроки. Он писал: «Я помню отцову спешку.[78] Номера журнала выходили регулярно, без опоздания. Надо было поспеть к сроку каждого. Толстой задерживал корректуры и в них все переделывал. Возникала опасность, что рисунки к начальному тексту разойдутся с его последующими изменениями. Но отец делал зарисовки там же, откуда писатель черпал свои наблюдения, – в суде, пересыльной тюрьме, в деревне, на железной дороге. От опасности отступлений спасал запас живых подробностей, общность реалистического смысла».

Ввиду спешности де́ла были приняты специальные меры, дабы предотвратить задержки в отсылке иллюстраций. Прибегли к услугам кондукторов курьерских поездов Николаевской железной дороги; они выступали в роли почтальонов.

«Детское воображение[79] поражал вид кондуктора в форменной железнодорожной шинели, стоявшего в ожидании на пороге кухни, как на перроне у вагонной дверцы отправляемого поезда, – писал Борис. – На плите варился столярный клей. Рисунки второпях протирали, сушили фиксативом, наклеивали на картон, заворачивали, завязывали. Готовые пакеты запечатывали сургучом и сдавали кондуктору». В этом предприятии участвовала вся семья: Розалия помогала срочно упаковывать и отсылать иллюстрации, а дети, затаив дыхание, наблюдали.

Спустя тридцать лет, 21 мая 1939 года, Пастернак писал отцу: «Внучка Толстого[80] [Софья Андреевна Толстая-Есенина] пришла ко мне повидаться вместе со своею подругой, и они много говорили о тебе. Она уже несколько раз говорила мне прежде о том, как ей нравятся твои иллюстрации. «Из всех иллюстраторов Толстого ни один не подошел к нему так близко и не воплощал его идеи так верно, как ваш отец». «Да, да, рисунки к «Воскресению», они просто блестящи!» – вставила вторая. И все мы согласились в том, что нет тебе равных».