- Я велю ее убрать, – отмахивается Казимир.

- Но лучше купить новое зер…

- Янина! – меня прерывают на полуслове, – зеркало стоит как целая деревня. Ты хочешь расстаться с преданными тебе крестьянами, сотни лет служившими твоему роду, из-за зеркала, потому что тебя пугает пустая рама?

- Но король…

- Ярек по молодости лет сумел защитить честь своего будущего короля, он рисковал при этом жизнью. Король не мог его не отблагодарить! Но сейчас не лучшие времена разбазаривать имения. Вот-вот может начаться новая война, а мы еще не отошли от прежней. Через три месяца ты сможешь совершить эту глупость, но подумай, нужно ли тебе это?

Очень нужно, но, боюсь, за три месяца я уже стану Яниной. А если потихоньку перенести из моей комнаты маленькое зеркало и установить на каминной полке? Сегодня же ночью попробую при свечах. Надо только как-то избавиться от Граськи, которая спит как верная собачонка в соседней комнатушке. Она и так считает меня не вполне нормальной, а после трюка с зеркалами так и вовсе за ведьму примет.

- Не убивайся, Янина, – уже более мягко произнес свекор, – ты очень бледна, пей вино, оно разгонит кровь. Я велю отнести тебе крынку.

- Спасибо.

Остаток дня я прослонялась по замку, стараясь не думать о Яреке и ребенке. Я этого не помню. Но как он мог, это подлость, разве я виновата… или виновата, что я сделала не так? Хочу домой.

В одном из закоулков я пересеклась с Хеленкой, она выскользнула как невесомая тень из-за поворота, чуть не столкнулась со мной и сразу же отпрянула к стене, глядя затравленным зверьком. Чувствую, ей здесь тоже не сладко.

- Простите, госпожа, – поспешила она смиренно поклониться.

Мне ее безумно жаль. Казалось бы, деревенской девчушке сказочно повезло – из грязной лачуги попала в княжеские покои, да и свекор, хоть и почти старик, но еще хорош собой, подтянут и моложав, а если бы не болезнь, так выглядел бы еще моложе. Но теперь Хелена чужая для всех: для деревенских она слишком высоко взлетела, если опять упадет, они этого злорадно не простят, втопчут в грязь, для местных слуг она – выскочка, порочная женщина, для шляхты – не ровня. Мне жаль ее… и себя.

- Не кланяйся мне, когда мы одни, ни ты, ни я здесь не хозяйки.

Хелена вдруг падает на колени и начинает целовать мне руку:

- Ясновельможная пани, спасибо, спасибо! Господин мне все рассказал, спасибо, что не оставите меня и дочку одних. Бог вас возблагодарит, что вы не побрезговали мной.

Я опустилась к ней, и мы, сидя на полу, обнявшись, разрыдались. Она плакала, что скоро ее любимый сойдет в могилу, что ничего уже нельзя сделать, о своей несчастной судьбе презренной женщины, а я рыдала о нерожденном дитя и растоптанной любви. Нам обеим было отчего выплакаться.

А к ночи разыгралась гроза. Тучи налетели стремительно, оседлав в атаке восточный ветер. Падающее во мрак небо расцветилось тонкими молниями. Граська, подлетев к окнам, спешно стала закрывать ставни.

- Ох, госпожа, как я этого боюсь. Божий гнев! Теперь всю ночь не усну.

Решение пришло само-собой.

- А давай, Грася, выпьем для успокоения.

На столе стояла запечатанная сургучом крынка, серебряный кубок и сушеные груши.

- Ну, что вы, госпожа, как можно, – промямлила служанка, но по ее загоревшимся глазам, я поняла, что попала в точку.

- Граська, тащи свою кружку.

Сама я не пила, только делала вид, но старалась, чтобы Граськина кружка не ухала пустотой. Девушка расслабилась, повеселела. Можно и расспросить кое о чем. А расспросить нужно, нельзя тыкаться носом как слепой котенок. Нянюшка не права, надо все знать, чтобы понимать, куда двигаться дальше.

А как же дом, попытка вернуться? Так я же не вспоминаю, а узнаю от других. Не вспомнить, а узнать – это же разные вещи, ничего же страшного?

- Скажи, Грася, мы с паном Яреком поссорились из-за того, что я потеряла ребенка?

- Ну, что вы, пани, он вас очень жалел, – маленькая служанка махнула кружкой и икнула. – Ой, простите.

- А почему же мы тогда поссорились?

- Вы, пани, ничего не помните? Совсем, совсем? – она жалостливо посмотрела на меня, – Да и ни к чему вам это.

- Я лучше знаю – к чему или ни к чему! – повысила я голос. – Рассказывай!

- А завтра вы не прикажете меня выпороть за длинный язык? – Граська немного отодвинулась.

- Нет, клянусь.

- Ну, вы поссорились из-за письма. Вам его подбросили. Вот правильно говорит пан Богдан – женщину учить читать не нужно, одни беды от этого. Вот если бы вы, госпожа, не умели читать, то ничего бы и не было дурного…

- Что было в письме? – прервала я философские рассуждения служанки.

- Я не знаю. Но после этого вы ребеночка скинули, а как немного оклемались, так закрылись здесь, в своих покоях, и никого не хотели видеть, даже пана Яромира. А пан Яромир влез к вам в окошко.

- Как в окошко? – я бросилась к ставням, распахнула их и посмотрела вниз на крутую стену.

- Пан Яромир отчаянный, – улыбнулась Граська, – цветочки вам колючие принес, – указала она на бессмертник, – других зимой не водится.

И в свете чиркнувшей по небу молнии я явственно увидела Ярека с букетом колючек в зубах. А день был тогда морозным, солнечным, деревья серебрились инеем. Я сидела прямо на столе, как в детстве, и смотрела на макушку горы, все чувства были притупленными, меня сковывало тупое равнодушие. И тут в комнату прямо из окна впрыгнул Ярек. Я охнула, медленно сползая со стола. Комната очень высоко от земли. Муж вытащил из зубов букет, отряхнул бороду от колючек и протянул мне синеголовые бессмертники.

- Ты же мог сорваться! – я, как сейчас, подбежала к раскрытому окну, справа от ставня откуда-то с крыши болталась толстая веревка.

- Я же не виноват, что ты закрылась и моришь себя голодом уже больше месяца, когда ты ела в последний раз? – он впихнул мне в руку букет. – Зимние цветы для моего вороненка.

- У нас их называли ведьмины колючки.

- Ну, извини, других я не нашел. Вот здесь еще лепешка и яблочко, – он полез за пазуху и выложил на стол краснобокое яблоко и тонкий ломоть хлеба. – Ешь.

- Я ела вчера, Граська приносила.

Мы застыли, глядя друг другу в глаза.

- Тебе меня жалко? – едва смогла выдохнуть.

- Мне жалко нас, – он скрещивает руки на груди.

- Ты поступил подло, ты не должен был так делать, – чувствую боль.

- Да, не должен был, – сухо отвечает Яромир, – и кара меня уже настигает. Не волнуйся, я расплачусь за все сполна. А тебе меня будет жалко?

- Не надо кары, не надо! – порывисто обнимаю его, покрываю поцелуями – щеки, нос, губы, нервно-напряженными пальцами расстегиваю пуговицы его жупана.