В общем, разговор получился немного нервный, так что под конец мне захотелось сделать что-то простое, житейское, не про смерть.

Когда я шел к Толику, заметил у лифта на первом этаже самодельную афишку и позвал его завтра на концерт этой довольно забавной иронической группы, я знал их косматого полубезумного солиста, мы даже выпивали однажды. Толик сказал, что не сможет завтра, целый день будет занят, дела.

– Какие?

Он запнулся. Сообразил. Что как раз мне-то и не стоило рассказывать, какие. Но было поздно, и он признался сквозь неохоту, смущение, мгновенно порозовев ушами.

– Наташка выходит замуж, с утра уже все начнется, на даче у них.

Я не поверил.

– Наташа? Замуж?

– Да.

Я застыл, пробормотал что-то вроде «не может быть!».

– Да почему? – он как-то обреченно пожал плечами. – Может. Хотя неожиданно это для всех, поверь, это буквально за последний месяц решилось.

Месяц?

Ну да, примерно столько мы и не виделись, нет, больше, два с лишним месяца и…! Но ей всего девятнадцать лет!

Так я впервые узнал. Как в грудную клетку входит разрывной патрон, всего один, почти расслабленный, ленивый выстрел, который тебя даже не убивает. Пуля застревает в районе сердца и взрывается только там. Ты индевеешь, а вместе с тем горишь, и что-то лопается в голове. Горишь, мерзнешь и плачешь. Не подавая виду.

Это действительно прямо завтра?

Да, зовут с утра, и жених вроде там уже, на даче, и семейство.

Но кто, кто же он?

У меня еще хватает сил произнести это почти с усмешкой.

– Друг дяди Марка, старше ее раза в два почти, – произносит Толик.

До сих пор слышу его звонкий, отдающий отчаянием голос, ему тоже это очень не нравилось, эта свадьба, и «старше ее раза в два» он произнес фальцетом, глядя мимо меня.

Мне захотелось вскочить на стул, стол, рвануть к окну, раскидывая ногами словари и тома, пробить стекло головой, нырнуть навеки.

Может, это исток, доктор?

Каморка была на девятом. Разбить и выскочить на свободу. Но я был зажат, с одной стороны стол, Толик, с другой шкаф, тесно, слишком тесно живут аспиранты МГУ, товарищ ректор! Легче было кинуться в противоположную сторону, к двери.

Важно только не останавливаться. Двигаться. Иначе спалит.

И я побежал. Спустился на лифте, забыв у Толика и сумку, и часы, у меня были тогда выпендрежные круглые часы на цепочке, вспомнил уже на улице. Выскочил на улицу, светофор мигал бледно– оранжевым – ровно, мертво, холодный огонь преследовал меня в ту ночь – проголосовал. Деньги остались в сумке, но возвращаться времени нет. Я должен увидеть ее до утра. Утра последнего майского дня, 199… года.

Доктор, когда тебе двадцать два, сто тридцать километров – миг.

Первым меня подхватил Вано, на раздолбанной белой «Волге». На мои извинения, что я без денег, только плечами пожал: «Садись, брат». Несколько лет назад Вано переехал в Россию из Грузии, подальше от разрухи, войны, дом погиб, вместе с садом, двадцать пять соток, мандарины, абрикосы, персики, сливы, а какую мы гнали чачу! Он так и сказал: «дом погиб». Сейчас Вано мчался к жене, сыну и маленькой дочке после долгого рабочего дня – они жили неподалеку от Солнечногорска, снимали этаж какой-то развалюхи за помощь Вано хозяйке избы, почти старухе. Перед поворотом в его поселок я и выскочил на темную, плохо освещенную дорогу.

Дошел до фонаря, чтобы быть позаметнее, начал голосовать. Мне сразу же повезло. Промчалась и далеко впереди затормозила фура, замигала аварийками. Я подбежал, забрался по лесенке в кабину. На меня смотрел желтоволосый детина с жутким шрамом поперек лица. Стыдно было слезать, но ехать в одной кабине с уголовником? А если это маньяк? Все это мелькнуло и тут же погасло: какая разница? Прирежет, и пусть. Даже проще.

С патлами по плечи, слипшимися в косички, иконкой на шнурке, прицепленной к зеркалу заднего вида, водила тут же представился «Макс из Кирова» и оказался вполне вменяемым. Сразу же рассказал, что шрам на лице от топора. Видимо, этот вопрос волновал не меня одного, Макс с этого и начал. Топор бросила жена, во время очередной ссоры, когда снова вернулся пьяным домой. Отлежав в больнице, после двух операций Макс взялся за ум, пошел в дальнобойщики. Правда, с женой все-таки развелся. Он здорово подвез меня, еще километров сорок, рассказал даже, где в этих краях баня, если понадобится помыться, приняв меня за автостопера, только удивлялся, где мой рюкзак. Мне нужно было поворачивать направо от трассы, я простился и выскочил на жесткий околодорожный грунт.

Голосовал, но теперь никто не останавливался, и еще километра три я прошагал пешком. Дорога тянулась сквозь почти уже невидимый лес, судя по остриям елок – довольно хвойный. И пахло хвоей. Машин становилось все меньше, а какие были, неслись мимо. Как-то окончательно, непоправимо стемнело. Небо заволокли облака, чуть только светлело желтым далеко вверху, в одном месте, видно, там, где за облаками пряталась луна. Я шел, почти не глядя под ноги, уставившись в это размытое светом место, держался за него и думал всякую ерунду: как важно иметь маяк, даже когда знаешь дорогу. Как хорошо, когда что-то светит над тобой, пусть и совсем слегка.

Ночь достигла дна, было, думаю, между двумя и тремя часами, а я все шагал как заведенный, не очень понимая уже, куда, зачем, почему это необходимо, но точно знал: сейчас это моя главная работа – идти вперед. Идти и терпеть разрывающее изнутри страдание, дышать чаще, чтобы не было так тяжело, смаргивать слезы, которые иногда вдруг выползали, и шагать.

Я добрался до заправки, посидел на приступке, чуть отдохнул. Зарычал чей-то мотик – подкатил «Урал». С него соскочил парень моих примерно лет, в черной блестящей ветровке, коротко стриженный, рванул заправочную трубку, но она застряла, не вынималась, я поднялся, помог, труба вынулась, бензин зажурчал. У парня было открытое и совсем простое лицо, чуть скошенный лоб, тяжеловатая челюсть. Я спросил его, куда он сейчас. Он ехал в нужном мне направлении.

– Не подкинешь?

Он, казалось, удивился, но не вопросу – интонации, в которой звучала неуверенность. Тут же кивнул: «Садись», и километров тридцать мы промчались вместе. Парень гнал и плевать хотел на ямы, камни, повороты, тьму! Навстречу выпрыгивали грохочущие «КамАЗы», легковушки, огни, края мироздания были размыты, огни превращались в скачущие кривые линии по бокам. Я вцепился в его скользкую куртку покрепче и первые километры нашей гонки только выкрикивал матерные обрывки. А потом вдруг привык. Срежемся – и хорошо. В каком-то глухом месте, где не было ни фонарей, ни машин, ни домов, ни леса, только бесконечно раздвигающийся пустырь, на нас опрокинулся дождь – я был в джинсовой куртке, страшно ею гордился тогда, купил по случаю, левайсовскую! Но от дождя она не спасла. Это была краткая туча, вскоре мы вынырнули в тишь, покой, дождя как не бывало, даже гудрон здесь был сухой, и посветлело, только сделалось холодней. Проехав какой-то длинный сонный поселок, мы попали в новую климатическую зону или просто низину – окунулись в туман, помчались в сырой белоте. Я окончательно замерз и очень хотел согреться.