В это время ожил скайп. Звонила Майка – тот самый друг, которого у меня якобы нет.

– Приве-ет, Козлик! – махала она мне с экрана. – Как ты там? Обживаешься на новом месте?

– Да, – сказала я как можно бодрее. – Привезла вчера последние вещи, познакомилась с Катериной Хэ.

– О! И как она, тепленькая? – засмеялась Майка. Она теперь все время смеялась, и мне не хотелось посвящать ее в свои криминальные хроники.

– Вполне! Грибы сушит.

– Отлично! – Снова Майкин смех. – Наша белочка! А я тебе не просто так звоню, а по хозяйству. Моя мама просила тебя заехать к ней сегодня. У нее там клубника с дачи. Тонны три. Просила взять с собой ведро или большую кастрюлю.

– Кастрюлю как раз могу! – И я рассказала Майке о том, как путешествовала по району в полном обмундировании. Майка смеялась, а я чувствовала, как с каждым ее комментарием жизнь налаживается. Квартиры нет? Подумаешь! Зато есть клубника. И Майка. И Марко, который однажды спас положение так убедительно, что прочно закрепил нашу веру в чудеса.

В общем, я решила и правда поехать к Майкиной маме за клубникой, вместо того чтобы целый день разыскивать новых риелторов и их клиентов. Завтра найду. Ну или погибну в неравном бою с хозяйским сыном-уркой.

Майкина мама, тетя Света, жила на Бауманской. Мой любимый район Москвы. Особенно с тех пор, как там закрыли на ремонт метро и таким образом значительно сократили количество неприятных людей в округе. Уютный район, уютный дом из старых, якобы охраняемых государством, неожиданно современная квартира с ремонтом, который Майкин папа успел сделать до того, как отказало сердце… Мы всегда любили бывать у тети Светы с дядей Славой. А после его смерти стали заезжать реже – боялись лишний раз соприкоснуться с чужим горем. Эгоистки несчастные – ругала я себя, пока звонила в тети-Светину дверь.

Она открыла мне, такая же улыбчивая и гостеприимная, как всегда. Обняла, расцеловала, отняла кастрюлю и пообещала кофе с тортом. В квартире пахло клубникой и солнцем. На круглом деревянном столе в гостиной, устроившись точно посередине, спал британский кот Ватсон. Ему было очень хорошо.

– Это и есть торт? – спросила я тетю Свету. – Красивый!

Мы пили кофе, Ватсон лениво играл с солнечным зайчиком, клубника постепенно переезжала в мою кастрюлю. Я очнулась, когда тетя Света вдруг в ужасе воскликнула: «Так тебе негде жить?» Оказывается, я рассказала ей все. Забылась, «поплыла» в уюте.

Повисла тишина. Я пыталась шутить – мол, у меня еще целый день, и Джек Бауэр за 24 часа успевал мир спасти, не то что найти жилье. Но тетя Света, во-первых, не знала про Джека Бауэра, во-вторых, терпеть не могла, когда обижают детей, а меня привыкла называть и считать ребенком. Минуты три она сидела молча, потом решительно подошла к шкафу с посудой, вытащила оттуда хрустальный кувшин и, наклонив его, вытряхнула что-то звенящее себе на ладонь.

– Пойдем, – сказала тетя Света. – Клубнику потом заберешь.

– Куда пойдем? – Я вопросительно оглянулась на кота, ища поддержки. Ватсон вылизывал себе зад и помощь оказывать не торопился.

– В нехорошую квартиру, – вздохнула тетя Света. – Будем снимать проклятие.

В лифте мы снова молчали, потому что с нами ехал годовалый мальчик, желающий обнимать мою ногу, и его мама, желающая это немедленно сфотографировать на айфон. На улице тетя Света сердечно попрощалась с соседями, а мне предложила идти пешком.

– Это недалеко, на «Курской», не хочется там парковку искать, – объяснила она и быстрым шагом двинулась по Старой Басманной в сторону Садового кольца. Я решила наводящих вопросов не задавать – наводить их было пока некуда.

У Разгуляя тетя Света, видимо, собралась с мыслями, потому что начала, наконец, рассказывать:

– У Майки был дедушка, художник Шишкин. Другой художник Шишкин. Не такой известный, как тот, что с медведями, но тоже хороший. Отец дяди Славы.

Я хотела было блеснуть школьными знаниями и сообщить, что тот Шишкин медведей как раз не рисовал, но почему-то промолчала.

– Так вот, – продолжала тетя Света. – Художник Шишкин и дядя Слава не общались много лет, совсем. Потому что художник полюбил какую-то юную то ли горничную, то ли учительницу, ушел от дяди-Славиной мамы и стал жить с молодой любовницей в квартире на Садовом кольце. А квартиру на Бауманской оставил жене. Дядя Слава был гордый, за мать обиделся, с отцом все отношения порвал, психанул и уехал работать на Север. Я все пыталась его убедить помириться с отцом, но дядя Слава же упря-ямый, ни в какую. А когда художник Шишкин умер, все ждали, что та юная учительница-горничная начнет претендовать на квартиру, но она вместо этого просто исчезла, а ключи нам передали соседи. Порушила, в общем, горничная сценарий. Дядя Слава расстроился, ключи швырнул в шкаф и сказал, что та нехорошая квартира ему нипочем не нужна, папа Шишкин все равно человек бесчестный, и наследство его проклятое. Потом умерла свекровь, мы вернулись с Севера и стали жить на Бауманской, ну и дальше ты знаешь… Вот и стоит нехорошая квартира как памятник то ли предательству, то ли любви – горничная-то ведь так и не нашлась, стало быть, любила старого художника Шишкина за просто так. Я бывала в той квартире. Огромная, темная, заваленная хламом, рамками, кистями, и все комнаты странной формы, как из тяжелого сна. Правда нехорошая какая-то. Но на Садовом кольце, на Земляном Валу. Может, тебе понравится?

Я не знала, что ответить. Как-то мне раньше не предлагали квартир на Садовом, даже проклятых.

– Бог знает, – улыбнулась я растерянно. И тут зазвонили церковные колокола.

Мы с тетей Светой, видимо, пришли. Свернули с Садового, прошли в арку и теперь стояли на лестнице, которая, как мы думали, ведет во двор дома. Но она туда не вела и заканчивалась тупиком. А колокола звонили – громко, призывно – и мешали думать. Тетя Света велела мне оставаться на месте и побежала искать другие пути. А я озиралась и пыталась понять, откуда звон – рядом ни куполов, ни крестов, ни вообще здания, напоминающего церковь. И я нашла: колокола звонили из дома внизу, из открытого окна на втором этаже. Их даже было видно с моего поста на лестнице. А уж как слышно! И мелодию они вызванивали красивую, необычную, даже немного рокерскую. Я все ждала, что сейчас подключится гитара, но она не подключилась, зато вернулась довольная тетя Света.

– Пойдем, – сказала она и, взяв за локоть, потянула вперед. – Я все забыла. В дом можно войти с улицы, а эта лестница ведет к школе, видишь табличку?

Действительно, мы стояли у небольшой школы, пустой по случаю июня. В окнах ее явственно различались парты и доски. Колокола замолчали. Мы спустились, вернулись на шумное Садовое, подошли к величественному девятиэтажному дому с эркерами и колоннами. Надо же, я и не думала, что в таких домах кто-то живет, входит с улицы в самую обычную дверь с синей табличкой «Подъезд 2 кв. 25–40». Тетя Света приложила к кодовому замку ключ-таблетку. Дверь запищала, мы оказались в пугающе огромном холле с очень парадной лестницей и золотой люстрой, нашли лифт и поднялись на восьмой этаж. На лестничной клетке было всего две квартиры, друг напротив друга. Дверь в правую квартиру выглядела как вход в правительственный бункер, зато левая мне понравилась – она была старенькой, обитой темно-синим дерматином и без номера. Рядом с ней, под полузакрашенным белилами звонком, было тоненько выведено ручкой «Ш. 37». Я сразу поняла, что нам туда.