– Очень приятно, – кивнула я и села в кресло для гостей. Жозефина Геннадьевна моргнула и опустилась в собственное кресло за столом.

– Окей, – сказала она. – Как-то слишком торжественно получилось, сорри. Все-таки столько лет ждала, понимаешь?

– Понимаю, – простила я и тоже легко перешла на «ты». – Половинку медальона можешь мне не отдавать.

– Ну мы же не близнецы, – хмыкнула Жозефина Геннадьевна.

– Да, просто однофамилицы. И эти, как их, одноотечественницы?

– Самое смешное, так и есть, – она посмотрела на меня в упор. – Я хотела с тобой об этом поговорить. Никакие мы не сестры.

Так. А вот это уже интересно. Я только обрела сестру – вестимо, родную дочь Геннадия Козлюка, которую, в отличие от меня, он воспитывал и от которой не бегал по белогорским истоптанным улицам, – а она сразу же от меня отказывается!

– Нет, так не пойдет, – серьезно сказала я. – Ты сказала: «здравствуй, сестра», отвечай за свои слова.

– Я за эти слова тридцать лет отвечаю. Пора перестать. Никакой тебе папа не отец.

– Прекрасная фраза, кстати, – заметила филолог Антонина.

– Неважно. Поверь мне. Папа порядочный человек. Странный, но порядочный. Ты ведь даже не похожа на него. У тебя уши не оттопыренные. Так хочешь услышать правду?

Уши – это аргумент. Я внимательно оглядела уши Жозефины Геннадьевны. Они светились розовым на вечернем летнем солнце, которое пробивалось сквозь прикрытые жалюзи. Кажется, она спросила, хочу ли я узнать правду о Геннадии Козлюке и его ушах.

– Хочу правду, да. Только я не злюсь на твоего папу. И не претендую на его наследство или любовь. Тогда зачем это все?

– Давай съездим вместе в Белогорск, – предложила Жозефина. – На моей машине. Сейчас как раз пробки, я много что успею тебе рассказать по дороге. И если возникнут дополнительные вопросы, заедем к папе и зададим их. А потом спокойно к своей маме пойдешь. Ладно? Перевод я тебе заочно утверждаю – в знак доверия. Я тут главная по брошюрам и йогуртам.

И мы с Жозефиной Геннадьевной поехали на родину.

Поздно вечером я позвонила в мамин белогорский домофон.

– Кто-о? – пискнула дверь от имени мамы.

– Твоя дочь, – представилась я без особенной, впрочем, уверенности.

– Ой, – испугалась мама металлическим голосом. – Что-то случилось? Кузя спит уже.

– Все отлично, – уверила я. – Ты можешь открыть дверь?

– Точно ничего не случилось?

– А если случилось, не откроешь? – домофонный разговор затягивался. Хорошо, что бабушки, вмонтированные в лавочки, уже разошлись по домам.

Дверь протяжно запищала, и я в два прыжка оказалась на втором этаже. В руке у меня был пакет с пирожками, а на лице, думаю, выражение крайней решимости.

– Откуда пирожки? – завела мама светский разговор.

– Вопрос скорее в том, отчего у меня такие маленькие уши. А пирожки испек Геннадий Козлюк. Мы с ним и его дочерью Жозефиной два часа пили чай. И теперь у меня к тебе есть пара вопросов.

– Ну вот, – вздохнула мама. – Тогда будем пить кофе.

Она очень долго грела воду в чайнике, потом минут десять шарила по полкам, пытаясь нащупать там банку с растворимым кофе, но передумала и принялась искать турку, а к ней – кофе нерастворимый. Явно готовилась к беседе. Наконец красиво выложила пирожки на блюдо, села на край табуретки и уставилась на меня своими большими глазами.

– Ну, – потребовала я.

– Да что рассказывать, – отмахнулась мама, как будто речь шла вовсе не о двадцати девяти годах, проведенных мною во тьме неведения. – Гена тебе не отец. Мы с ним дружили в старших классах, он был сильно влюблен в меня. Безответно. Потом я уехала поступать в Ленинград, а он женился на другой нашей однокласснице. Я вернулась, родила тебя, он ушел от Ларисы и дал тебе свою фамилию и отчество, иначе бы меня заклевали белогорские сплетницы за то, что принесла в подоле из Ленинграда. Мы недели две прожили вместе, потом я опомнилась и выгнала его обратно в семью. Мы с бабушкой решили, что мне надо вернуться в институт, а тебе остаться с ней. Вся история.

– Бабушка не знала?

– Нет. Она думала, что он отец.

– То есть, что он гад. А он, получается, благородный человек.

– Угу, – легко согласилась мама.

– Как-то все у тебя просто выходит…

– Да мне всю жизнь стыдно. А когда долго стыдно, привыкаешь.

– Перед Геннадием?

– Перед Геннадием, что не любила, перед Ларисой, что увела, перед бабушкой, что соврала, перед тобой, что бросила. И перед Жозефиной – так ведь зовут девочку? – что устроила ей «Санта-Барбару» в белогорских декорациях. У нее ж небось только ленивый не спросил, почему она с сестренкой не общается. А ленивых в Белогорске мало, особенно когда дело касается чужой жизни.

– Это да. Жозефину жалко. Ей год был, когда он ушел, и год же – когда вернулся. Она и не помнит ничего, а забыть не дают. А вот в остальном тебе зря стыдно.

– Как это? – Мама вскинулась, стремясь защищать свое право быть главным злодеем Белогорска.

– Да так. Геннадий тебя любил и решения принимал сам. Лариса после той истории получила обратно мужа, и у них начался ренессанс в отношениях. До этого он с самой школы жил мечтой о тебе, а тут мечта сбылась, да как-то криво, и он пересмотрел всю свою жизнь. Стал отличным семьянином, купил дачу, дарит жене розы и возит на юг. Все у них хорошо, Геннадий даже веселый, оказывается, а Лариса смотрела на меня спокойно, без всякой злости. Идем дальше. Бабушке лучше было иметь нормального, понятного и осязаемого врага из местных, чем призрачного гонщика из Питера. Так что все логично.

– Осталась ты, – криво усмехнулась мама. – Но здесь оправданий никаких. Бросила дочь, устроила ей детство в Белогорске и фамилию Козлюк.

– А сколько тебе было лет, напомни?

– Да какая разница. Двадцать.

– Двадцать лет, почти на десять меньше, чем мне сейчас. Четвертый курс филфака. Опыт отношений – влюбленный Геннадий и призрачный гонщик. Что ж, я тебе, пожалуй, благодарна. Бабушке было хотя бы пятьдесят, а еще у нее была квартира, работа, здравый смысл и желание воспитывать ребенка.

– Но ты росла без матери до четырнадцати лет!

– И наверняка психолог, если бы он у меня был, страшно бы этому обрадовался и развил тему на пятьсот сеансов. Но – ты, конечно, не обижайся – у меня было счастливое детство. Я любила бабушку. И тебя тоже любила, и не чувствовала твоего отсутствия. Знала, что ты обязательно будешь в Белогорске на каникулы, на Новый год, на майские, готовилась, радовалась. И мы к тебе ездили на ночном поезде, и это тоже было приключение, праздник. Я помню квартиру, которую ты снимала на Петроградке, в ней предыдущие жильцы оставили старенькую деревянную лошадку с красным седлом. Я на ней каталась. Было здорово.