— На который мне уже не попасть.

— С вас вполне хватит «Швабенланда», мой Полярный Барон. Так вот, нетрудно предположить, что на сей раз волю этих Высших Неизвестных, или, как их еще называют, Высших Посвященных, донес до фюрера не кто иной, как теперь уже известный нам агент Шамбалы, он же Консул Внутреннего Мира. Понятно, что экипаж «Швабенланда» спешно доукомплектовали теми людьми, которым затем предстоит осваивать «антарктическую Германию» или которые были угодны Консулу.

— Отсюда и спешка с новыми назначениями!

— Да-да, барон, вы совершенно правы: и с новыми, неожиданными чинами, и с новыми, столь же неожиданными назначениями, — в который уже раз съехидничала Норманния. — А вот, что на этот раз будет связывать вас с Андами — об этом приходится только догадываться. Скорее всего, речь пойдет о выборе места для секретной перевалочной базы, которая будет служить мостом между Германией и Антарктидой и благодаря близости которой улучшится снабжение нашей антарктической базы.

Услышав все это, барон фон Готт долго и по-философски ожесточенно скреб свой давно не бритый подбородок, который, по настоятельному совету Норманнии, впредь ему следует брить дважды в День, и со всей мыслимой старательностью.

— Что-то в моих рассуждениях не сходится? — не удержалась графиня.

— Да нет, все убийственно логично.

— Но вы ждете еще каких-то объяснений?

— Уже не жду, сказанного вполне достаточно. Оказывается, ты действительно знаешь все! А значит, мир все еще у наших ног!

— С похвалой я, конечно, согласна, но замечу, что все ваши, новопроизведенный фрегаттен-капитан, восхищения моими познаниями объясняются только одним: принимая свой новый чин и новую должность, сами вы поленились узнать чуточку больше того, что вам положено было знать перед восхождением на борт благословенного Богом «Швабенланда».

— Зато вы даже не догадываетесь, как много полезного я узнал в эти минуты о вас, о себе и нашем общем задании, графиня. Жаль, что мне уже пора на вахту.

— Догадывался бы командир корабля, чем вы занимаетесь во время вахты! Ладно-ладно, фрегаттен-капитан, поверьте: я буду единственной на этом полярном ковчеге, кто не донесет на вас. Тем более, что отпущу я вас только после того, как услышу слова благодарности и восхищения влюбленного мужчины.

— Я восхищен вами, графиня.

— У вас это называется «словами благодарности и восхищения»?!

— Извините, по-иному благодарить пока не умею.

Смеялась воспитанница некоей берлинской секс-инструкторши долго, желчно и со всем возможным в этой ситуации сарказмом.

— О, если бы ваше роковое неумение, барон, проявлялось только в этом! — все же решила окончательно испортить ему эту «сказочную ночь во льдах Антарктиды» немилосердная СС-графиня. Ночь, которую сама же и подарила.

Август 1943 года. Германия. Остров Узедом в Балтийском море.

Ракетный центр «Пенемюнде».

В девять утра легкий самолетик, в котором прибыли начальник Главного управления имперской безопасности Эрнст Кальтенбруннер и начальник диверсионного отдела СД, первый диверсант рейха Отто Скорцени, уже кружил над Узедомом в поисках места для приземления. А найти его оказалось непросто: обычно хорошо замаскированная взлетная полоса островного аэродрома превратилась теперь в бетонное крошево, а все пространство, на котором некогда располагался ракетный центр с десятками всевозможных строений, превращен был англо-американской авиацией в сплошные руины и в огромные массивы по-настоящему выжженной земли.

С большим риском посадив машину на каком-то бетонно-грунтовом пятачке, пилот, бывший фронтовой ас, получивший по отметине в небе и над Сталинградом, и над Курском, опустил перед высокими чинами СД трап и произнес:

— Добро пожаловать в Пенемюнденский ад, господа! Нечто подобное мне приходилось видеть разве что в центре Сталинграда.

— Но там вы имели наслаждение любоваться своей собственной работой и на чужой земле, — заметил Скорцени. — А здесь все наоборот. Поэтому советую навсегда забыть и то, что вам пришлось видеть в Сталинграде, и то, что вам еще только предстоит увидеть здесь.

— Не спорю, поучительное замечание, — не очень-то стушевался отставной ас.

И какое-то время все трое молча наблюдали, как около полка солдат, среди которых было много санитаров с носилками, обходили завалы, выискивая убитых и раненых. Их поспешно сносили к крытым машинам и увозили в сторону поселков Карлсхаген и Трассенхейде, которые, как Скорцени уже было известно из официального сообщения штаба Геринга, пострадали значительно меньше, нежели сам ракетный центр.

Военного руководителя Пенемюнде генерал-майора Вальтера Дорнбергера и технического директора — штурмбаннфюрера СС Вернера фон Брауна высокие гости из РСХА встретили у чудом уцелевшей измерительной лаборатории. В испачканных мундирах, небритые, с посеревшими, то ли от внезапной седины, то ли от цементной пыли, головами они выглядели растерянными и удрученными. Но если фон Браун еще старался как-то крепиться, то Дорнбергер пребывал в состоянии полнейшей прострации.

— Это невозможно! — бормотал он. — Такое не должно было произойти. Авиация подоспела слишком поздно. Не могу понять, как англичане сумели догадаться, что здесь расположено.

Двое рослых плечистых громил молча смотрели на него и какое-то время молчали, словно давали ему выговориться. Но именно это их угрожающее молчание приводило доктора Дорнбергера в тихий ужас: он был почти уверен, что его или прямо здесь, у этого уцелевшего лабораторного корпуса со слегка развороченной крышей, расстреляют, или, в лучшем случае, отправят в концлагерь. И у Скорцени создавалось впечатление, что Кальтенбруннер настроен именно на такое решение: арестовать и отправить.

— Во все это трудно поверить, — бормотал между тем военный начальник Центра. — Сам рейхсфюрер СС Гиммлер заверял, что берется защитить нас от предательства и диверсий.[23]

— Что за псалмопения вы лопочете, Дорнбергер?! — умышленно избежал упоминания его генеральского чина Скорцени. — Вы в состоянии доложить обергруппенфюреру Кальтенбруннеру о потерях и вообще обо всем, что здесь произошло?

— Да, в состоянии, — дрожащим голосом заверил военный руководитель Центра. — То есть нет, пока еще не готов.

— В таком случае, — проскрежетал своими массивными челюстями-жерновами Кальтенбруннер, — благодарите господа, что вы не профессиональный военный, а инженер-машиностроитель, выпускник Шарлоттенбургской высшей технической школы, а значит, пока что все еще нужный нам доктор каких-то там наук. Хотя во всем, что здесь сейчас происходит, за километр просматривается разгильдяйство и предательство.