Вторжение Аньес в панораму заставило Коко изменить все свои проекты. Еще вчера она мечтала видеть меня в центре событий, а теперь хотела, чтобы я держался в стороне. И речи не было о том, чтобы пойти в «Кафе Марли», где собирался весь Париж. Аньес, примирительно настроенная, предложила поступить просто и вернуться обедать в отель. По ее словам, ротонда «Бристоля» может вскружить голову любому гостю. Что она посмела сказать? Коко набросилась на нее:

— А почему бы не пообедать в номере, если уж так? Можно попросить «рум сервис» подать вам обед прямо в постель.

Чуть что идет наперекор ее планам, она мобилизуется, но Аньес сделала вид, что восприняла это предложение как шутку.

— А почему бы и нет? — улыбнулась она. — Но с Брюсом трапеза — это церемония. В постели это может затянуться на часы. Я предпочитаю свидания, даже в позиции 69, немного более краткие. И к тому же не хочу идти растрепанной в Министерство финансов.

Мне пришлось вмешаться. В нужный момент я могу вести себя как настоящий мужчина и взять все в свои руки. Пора доказать этим лягушатницам, что в Америке тоже есть джентльмены.

— Коко, есть вещи еще более приятные, чем секс: это шопинг. Если хотите, пойдем к Диору, и я куплю вам что-нибудь необычное из нарядов.

Неудачная идея. Ни одну из двух женщин она не соблазнила. По словам Коко, никакой вычурный наряд ей не пойдет. В лучшем случае она как-нибудь купила бы себе сумку или бусы, но не платье. Она боялась утонуть в нем. То же самое и с Аньес. Платья ее не соблазняли. Что нравилось ей у Диора, так это фигуры манекенщиц, а не их наряды, годные только для карнавала. Наконец-то хоть по одному вопросу они выразили сходное мнение. Атмосфера разрядилась. Я предложил прогуляться. Аньес выразила восторг. Было солнечно, она предложила отпустить машину и пройти через Тюильри, затем пойти по набережным, посетить Консьержери и Сент-Шапель. Коко казалась удивленной. Она ни разу не была ни в бывшем королевском замке, ни в часовне. Как только она слышит слово «история», она, мне кажется, достает «маскару» для ресниц. Подумать только, всего за полчаса до этого она говорила, что, может быть, уйдет из звукозаписывающей фирмы «Континенталь» и возглавит пресс-службу издательского дома «Галлимар». В свою очередь Аньес обрушилась на нее как бетонная глыба:

— С Соллерсом и Норманом Мейлером[33]такие пробелы в знаниях могут сыграть с вами дурную шутку. Вам следовало бы как-то заполнить лакуны в знаниях о культуре, прежде чем переходить в издательство.

Я думал, Коко даст ей пощечину. На ее лице можно было прочесть все, как в меню: закуска, горячее блюдо, десерт — раздражение, гнев, ярость… Она больше не раскрыла рта и, когда машина остановилась на улице Риволи, оставила нас одних.

— Приеду за вами в 16:30 к Нотр-Дам, — сказала она вместо прощания. — Ровно в 16:30. В министерство нельзя опоздать.

И мы остались вдвоем, как парочка влюбленных, Аньес и я. Она продолжила свою лекцию и стала рассказывать смешные вещи об истории Франции через историю костюмов тех, кто гулял в саду Тюильри. Во время революции, после террора, чтобы продемонстрировать свою враждебность к Республике, дамы-роялистки встречались в зарослях парка, одетые как «жертвы гильотины», то есть в нарядах с очень большим декольте, в красных блузонах и с бледным макияжем «отрубленной головы». Французы ничего не воспринимают как трагедию. В ту же эпоху на игральных картах вместо королей были законы, вместо дам — свободы, вместо валетов — армии. Все меняется, и все остается прежним: таков Париж. Аньес находила это забавным.

— И так каждый раз. Наши революции только открывают восставшим путь к власти. В России и в Китае все разрушают, а мы, мы только слегка изменяем некоторые пригласительные билеты. Но вносим в это столько же страсти.

На берегу реки Аньес в своих лодочках спотыкалась. Я взял ее под руку. Она оперлась на меня, легкая как пушинка. Мне нравились ее голос и улыбка. Похоже, это я больше всего ценю в женщинах. Гораздо больше, чем бюст, хотя считается, что для американских мужчин — это самое главное. Слово «шарм», наверное, когда-то было придумано специально для Аньес, и его было достаточно. Она не носила накладных ресниц, у нее не было яркой помады на губах, она, казалось, вообще не использовала косметику. На ней было только легкое розовое шерстяное пальто и маленькое серое платье. Удивительная деталь: у нее не было с собой сумочки. Все помещалось у нее в карманах: кошелек, сигареты, расчески, ручка, бумажные носовые платки и мобильный телефон. Я задавал себе вопрос, кого из актрис она напоминает, на кого она похожа. На Натали Вуд — своими темными глазами, на Эли МакГроу — длинными блестящими волосами, на Дайан Китон — своим смехом, на Одри Хэпберн — стройным силуэтом[34]. Эта парижская штучка могла бы сыграть роковую скво из вестерна. При всем при этом она была само воплощение старушки Европы.

Мы поднялись с набережной на уровень улицы, чтобы взглянуть на Квадратный двор Лувра. Потом Аньес замерзла, и мы пошли в «Фюмуар», ресторан рядом с Сен-Жермен-л'Оксерруа, домовой церковью королей Франции, чтобы съесть по сэндвичу. Я спросил Аньес, каким был первый диск, который она купила, и на чьих концертах она была. Перечень был коротким: Вероника Сансон[35]и Дэвид Боуи. За десять лет она побывала только на двух шоу. Для нее существовало только два идеальных варианта провести вечер: пойти на ужин с друзьями или почитать в постели хорошую книжку. Она не любила шум и толпу. В «Фюмуар», в тепле, с чашечкой кофе, сигаретой и кавалером, сидя у окна, она блаженствовала как в раю. В своих грезах, представляя себя миллионершей, она тратила кучу денег на то, чтобы посетить музеи и замки Европы. Затем, если действительность не заставляла ее спуститься с небес на землю, она представляла, что возвращается домой и слушает, как ее возлюбленный играет на пианино. Тут небольшой намек, там двусмысленная улыбка, многозначительное молчание и легкие шуточки — она рисовала мой портрет как идеального спутника жизни.

Как и все, я падок на комплименты, и я позволил себя убаюкать этой обстановке, но через час Аньес сочла, что уже достаточно раскрыла передо мной свои карты. Настало время продолжить нашу романтическую прогулку. Направление — часовня Сент-Шапель.

Влюбился бы я в Аньес не в Париже, а в другом месте? Не уверен. Они очень хорошо сочетались друг с другом. С той лишь разницей, что шарм этого города поддается объяснению (Аньес к тому же стремилась детально показать мне каждую его грань): Париж красивый, небольшой, изысканный, соответствующий человеческому росту, внешне неупорядоченный, а в реальности очень четко организованный и, в конечном итоге, довольно однородный: проходят века, и его жители все время воссоздают свой город. А Аньес необъяснима. Да, она красивая. Изящная, остроумная, это бросается в глаза. Сексапильная конечно же. Но с чем это было связано? Это ее загадка. Это вызвано непонятно чем, ее шармом, умом, который нельзя было не почувствовать, ее особенной улыбкой, ее внимательным взглядом, изысканной манерой точно выражать то, что она чувствует. Где бы Аньес ни появлялась, она привлекала внимание. Не выставляясь, казалось, не замечая этого. У нее была какая-то необъяснимая грация, которую нельзя было не заметить. Это настоящий дар. Он или есть, или его нет. Если его хотят приобрести, нужно пятнадцать лет учиться в школе актерского мастерства и затратить непомерные средства на эстетическую хирургию. У Аньес этот дар был врожденным. Для Нью-Йорка у нее был бы слишком тихий голос, и ей явно недоставало бы там драгоценностей. В Москве ослепительные куколки отвлекли бы от нее внимание. В Париже она находилась в центре пейзажа. Она была хозяйкой дома. Несмотря на ее насмешливый вид, все ее очаровывало. В Сент-Шапель она буквально парила на крыльях. Должен признать, эта церковь буквально ослепляет вас. Когда входишь в эту королевскую часовню, видишь только витражи, огромные, величественные. Это первый небоскреб, стрела из стекла, устремленная к Господу Богу. Все совершенно, гармонично, пышно, но без излишеств. Стекло, камень, свет — и все. Внезапно ты уносишься куда-то далеко. Нас, туристов, там было не больше десяти. Я обнял Аньес за талию. Эмоциональный подъем был слишком сильным. Мое тело стремилось как-то выразить это. Я прижал Аньес к себе и поцеловал в волосы и в лоб. Чтобы поблагодарить ее за это волшебное мгновение. Была ли она шокирована как добропорядочная буржуазка, которая уважает Церковь, даже если и не верит в Бога? Несомненно, поскольку она взяла меня за руку, увела за алтарь и показала какую-то штуку, формой напоминавшую артиллерийский снаряд.