Когда родители вернулись домой из синагоги, чтобы вздремнуть после обеда, Ноах и Шендл сидели на кухне, пили чай и ели холодную картошку, оставшуюся от вчерашнего ужина. Мама бросилась к окну и задернула занавески.

– В шуле о вас все спрашивали, – сказала она.

Шендл пожала плечами:

– Ну и пусть! Только не надо меня стыдить и не начинай, пожалуйста, плакать. Нам сейчас не вера нужна. Молитвами делу не поможешь. Спасение евреев возможно только на родной земле.

Ноах посмотрел на сестру и улыбнулся:

– Ты прямо по брошюре шпаришь.

– Но ведь ты согласен?

– Разумеется. – Ноах потянулся за яблоком.

– Чем ты лучше животного? – горько сказал ему отец. – Почему ты не можешь поститься в этот день, как все евреи? Без дисциплины в жизни ничего не добьешься. И без благочестия.

– Без благочестия? – переспросил Ноах. – Прости, папа, но ты кривишь душой. Ты ходишь в шул, как все, потому что так положено, а потом почти всю службу клюешь носом. И я тебя за это не виню. Там ведь ни слова понять нельзя. И ты это прекрасно знаешь.

– Сию же минуту извинись перед отцом! – приказала мама.

– А! – только и сказал отец и в сердцах хлопнул дверью.

Споры продолжались, но после того, как немцы захватили Польшу, папа стал больше слушать, чем говорить. Когда Ноах объявил, что решил отправиться в Ригу, где он надеялся сесть на корабль, идущий в Средиземноморье, родители не возражали, но Шендл вместе с ним не отпустили, несмотря на ее мольбы, угрозы и горький плач.

Когда нацисты подошли к их городу и рассказы о том, что они делают с евреями, стало невозможно игнорировать, Шендл привела домой нескольких друзей из «Юного стража», чтобы убедить родителей отпустить ее в Вильно, традиционное место сборищ сионистов со всей Восточной Европы. Отец вышел из комнаты, прежде чем кто-нибудь успел и слово вымолвить. Мама принесла им чай. Она с интересом слушала их споры о необходимости сопротивления и относительной безопасности города. Но после того, как ребята ушли, мама взяла Шендл за щеки и сказала:

– Я все понимаю. Но, дорогая моя, этот высокий паренек влюблен в другую девушку, брюнетку с карими глазами. А ты выставляешь себя на посмешище.

Через неделю Шендл убежала из дома, посреди ночи, ни с кем не попрощавшись. Приехав в Варшаву, она выяснила, что Ноаха убили на дороге поляки-головорезы, и написала домой, чтобы сообщить родителям страшную новость и попросить прощения. Позже она узнала, что они тоже убиты, как и все остальные евреи города, расстреляны и похоронены на поле, где когда-то они всей семьей любили устраивать пикники. Шендл молила Бога в надежде, что они так и не получили ее письма.

Минуя санпропускник, Шендл заметила, что одна дверь не заперта. Бросив взгляд по сторонам, Шендл скользнула внутрь, задвинула засов и на некоторое время затаила дыхание, прислушиваясь. За ней никто не следил, внутри никого не было. В слуховое окно влетел воробей и сел на потолочную балку. Это добрый знак, решила Шендл.

В душевой не было ни мыла, ни полотенец, только ледяная вода. Но Шендл все равно встала под душ. Смывая пот и грязь Атлита, она вспоминала о том, как еще недавно отдала бы все на свете за такую роскошь, как чистая вода, пусть даже ледяная, и немного уединения. Шендл начало трясти от холода, она повернула кран, отряхнулась, как собака, и оделась. Выйдя назад под палящее солнце, она пригладила волосы, довольная собой: не разучилась еще незаметно исчезать и получать, что хочется.

Шендл двинулась на голоса. В тени под стеной столовой Арик снова рассуждал на любимую тему. Его занятия начинались с тех же подборок лексики и упражнений, что и уроки Нурит, и заканчивались патриотическими песнями и стихами. Но если Нурит рассказывала о своем доме, семье, садике и соседях, то Арик неизменно заводил разговор о политике.

– Британцы нам не союзники, – говорил он, пожалуй, чересчур быстро, большинство учеников его не понимали. – Когда к власти пришли лейбористы, мы думали, что сможем на них рассчитывать, но они попирают право нашего народа на возвращение домой. В Германии сто тысяч евреев томятся в ожидании. Им некуда податься, а эти ублюдки предлагают нам квоту на две тысячи! Это поведение не союзника, а врага.

– Я слышал, они собираются разрешить въезд еще четырнадцати тысячам евреев, – сказал приземистый полноватый поляк по имени Давид. Он пробыл в Атлите меньше недели, но, казалось, уже перезнакомился со всеми обитателями лагеря.

– Дудки, – отрезал Арик. – Увеличить квоту можно только с разрешения арабов, а они рады будут выгнать евреев или уничтожить их. Британцы спят и видят, как бы поскорей дорваться до Суэцкого канала и нефтяных скважин.

– Если ты прав, тогда ишув действительно вступит в войну с британцами, и очень скоро. – Давид устроился на краю скамьи и подпер голову рукой. – А это очень плохо. Мой двоюродный брат сражался вместе с палестинскими отрядами и ничего, кроме уважения, к ним не испытывает.

– Да англичашки твое уважение в гробу видали! – басом закричал парнишка с детским лицом. – Они заодно с эмирами и эфенди, значит, они наши враги.

– Но мы же пока с британцами не воюем, – возразил кто-то.

– Пока нет. Но если начинать всерьез думать о собственном государстве и о родине для наших братьев и сестер в Европе, придется избавиться от Империи, – заявил Арик.

На этом Милош, лагерный сердцеед, поднялся со своей лавки, пробормотав: «Ума не приложу, о чем они тут толкуют». Четыре девицы недолго думая устремились за ним, а все мужчины в классе посмотрели им вслед, все, кроме Давида, словоохотливого поляка. Он перехватил взгляд Шендл и жестом пригласил ее занять место рядом с собой.

– Меня зовут Давид Груэн, – представился он. – А ты, наверное, Шендл Ашкенази, да?

– Тсс, – зашипела она. – Дай послушать.

– Арабы нападут на нас, как только британцы отвалят, – бросил кто-то. – Верно, Арик?

Тот пожал плечами:

– Мы с ними справимся. Евреи Палестины умеют воевать.

На это мужчина из первого ряда сказал:

– Тогда объясни мне, пожалуйста, вот что, Арик. За все годы, что я был сионистом, никто и никогда не упоминал об арабах ни на собраниях, ни в книгах. А теперь я приехал сюда, и выясняется, что их здесь чуть ли не втрое больше, чем евреев. Интересно, вы про них знали?

– Они крестьяне, – ответил Арик. – Даже хуже крестьян. Они грязные, неграмотные, отсталые. Для образованных, тех, у кого есть деньги, они как крепостные, как рабы. Арабы сотни лет не использовали эту землю, а мы, напоминаю, ее у них купили на законных основаниях. И вот теперь, когда мы построили фабрики и современные фермы, когда у нас есть рабочие места, больницы и школы, арабы кричат, что мы у них землю отбираем, она им, дескать, принадлежит по праву рождения.

– Прямо притча об Исааке и Измаиле[3], – раздался женский голос в заднем ряду. Шендл обернулась и увидела Зору, скрестившую руки на груди.