– Я нам с тобой две красненькие заныкала, – сказала Алица, одну конфету сунула в рот, а другую протянула Леони.

Они молча прибирались в комнате, зажав зубами белые бумажные палочки. Леони оглядывалась на медсестру, надеясь, что та вернется к их разговору, но тут в комнату ворвалась ватага потных мальчишек, крича что-то во все горло на неразборчивой мешанине идиша, иврита, польского и румынского.

В самой гуще сутолоки находился бледный худенький паренек с залитым кровью лицом.

– Он упал! Гол забил и упал, – доложил один из ребят постарше. – Говорил я ему, что он еще маленький, чтобы с нами играть, а он все ныл и ныл и упрашивал, пока я ему не разрешил. А он упал и башкой ударился.

– Где он? – донесся с улицы женский голос. – Дэнни? Как ты?

Леони не сразу узнала ее. Должно быть, Тирца вымыла голову. Волосы еще не высохли и свисали рыжевато-золотистыми влажными прядями. На кухне Тирца всегда стягивала их узлом под черной косынкой и от этого казалась суровой старухой, ничего общего не имеющей со взволнованной красавицей, прибежавшей спасать сына.

– Что за бардак в клинике! – прикрикнула Алица. – Леони, выведи этих дикарей. Немедленно!

Леони схватила коробку с леденцами и помахала ею над головами ребят.

– Кто хочет конфет, за мной на улицу! – объявила она, и они послушно, словно утята, потянулись следом.

Когда Леони вернулась, Дэнни уже лежал на кушетке. Рядом сидела Тирца и прижимала к его голове компресс.

– Ерунда, царапина, – сказала Алица. – Выглядит страшновато, потому что на черепе, а там всегда кровь хлещет.

Тирца нахмурилась, явно не доверяя столь легкомысленному диагнозу. Впрочем, хмурилась она по любому поводу.

Юные обитатели лагеря всегда радовались, когда сын Тирцы приезжал на побывку из кибуца, откуда-то с юга. Приезжал он каждый месяц, и это значило, что хоть раз за время его пребывания на сладкое будет пирог. Кроме того, его приезды давали пищу для пересудов в столовой. Новички придумывали сплетни, одну нелепей другой, про суровую женщину из Еврейского комитета, хозяйку кухни. Кольца на пальце у нее нет, – значит, Дэнни внебрачный ребенок? Или, может, она вдова? Или муж развелся с ней? Суп ему, наверное, пересаливала. Или крутила шашни с другим?

Очаровательному сынишке кухарки было семь лет от роду. День-деньской Дэнни носился по лагерю и играл со всеми детьми в Атлите. С малышами он катал шары или играл в салочки, встретив ребят своего возраста или постарше, с радостью включался в их состязания и матчи.

Тирца погладила сына по шее.

– Может, ему швы наложить? Когда доктор приедет?

– Доктору здесь делать нечего, – решительно отрезала Алица. – Кровотечение прекратилось, рана у самых корней волос, так что шрама никто не заметит, если он вообще останется. – И достала из ящика стола кусочек шоколада. – Ну, Дэнни, вот тебе конфетка. Ты прямо храбрец у нас! Как думаешь, твоя мама тоже заслужила конфету? Она-то у нас совсем не такая храбрая.

В открытую дверь постучали, а затем кто-то спросил по-английски:

– У вас все в порядке?

– Да, капитан, – ответила Алица.

– Полковник, – поправила ее Тирца.

– Как мальчик?

– С ним все хорошо.

Полковник Джон Брайс, начальник британского лагеря, снял фуражку и вошел в комнату. Это был невысокий человек в отполированных до зеркального блеска ботинках. Он коротко поклонился Алице.

– Врач нужен? – спросил он на иврите.

– Нет. С ним все в порядке, – ответила она.

Офицер повернулся к Дэнни:

– Как ты себя чувствуешь?

Дэнни улыбнулся и отрапортовал по-английски:

– Чувствую себя отлично!

Обитатели лагеря ненавидели Джона Брайса исключительно из принципа. Его нельзя было назвать ни ограниченным, ни мстительным, и он предоставлял Еврейскому комитету полную свободу действий в лагере.

И все-таки он слыл дураком и педантом – за то, что настаивал на неукоснительном соблюдении всех предписаний и правил, тем самым вызывая массу затруднений и проволочек, которых при более снисходительном начальнике удалось бы избежать.

Известно о нем было немного: кадровый офицер, возраст около пятидесяти, лицо в морщинах, много лет служил в Индии. Во время войны с немцами сражался в Северной Африке, а заканчивал военную карьеру здесь, в Палестине.

Их отношения с Тирцей были столь очевидны, что Леони смущенно отвернулась. Она даже немного завидовала этой паре. Как романтично, подумала она, ведь он здорово рискует, выставляя напоказ свои чувства и прибежав сюда сломя голову, чтобы быть рядом с ней. Тирца не сводила глаз с Дэнни, так что прочитать что-либо по ее лицу было практически невозможно.

– Ну что ж, – сказал полковник Брайс, видя, что делать ему здесь больше нечего, – будь молодцом.

Алица еще раз осмотрела Дэнни и сменила повязку, наложив другую, поменьше.

– Жуть какая рана, все девчонки в обморок попадают, – улыбнулась она, ущипнув мальчика за щеку. И взглянула на Тирцу: – Подержи его в постели до конца дня, а утром пришли ко мне, я его быстренько осмотрю. И не переживай ты так! Мальчишки есть мальчишки. Они вечно шишки себе набивают. До свадьбы заживет. И не вздумай посадить его под стеклянный колпак.

Все ушли, и Леони начала подметать пол.

– Ну, теперь рассказывай. Боль острая? Внизу живота? Горло болит? – спросила Алица.

– Откуда ты знаешь?

– Работа такая. – Алица поманила Леони за занавеску. Минуту спустя она появилась там со шприцем в руках. – Повернись, – сказала она и подняла Леони юбку. – Через пару дней еще один укол сделаю.

– Спасибо, – прошептала Леони.

– А, не за что. Пошли на улицу? Курить хочу, сил нет.

Они присели на лавку в тени сарая и в тишине раскурили одну на двоих сигарету. Через некоторое время Алица сказала:

– Никогда не смогла бы так, как наша Тирца.

– Ты о чем?

– Да все о том же. Давать мужику во имя родины! – Алица ухмыльнулась: – Что, слишком грубо, по-твоему? Кстати, сколько тебе лет? Семнадцать?

– Почти восемнадцать.

– Я тебе небось глубокой старухой кажусь, только ей ведь тридцать пять, а я всего на десять лет ее старше. Не так уж это много. Я от жизни стараюсь не отставать. – Она глубоко затянулась и покачала головой: – Чего там, от всех женщин испокон веку этого хотели. В постели от мужика чего хочешь можно добиться. Тирца нынче у нас эксперт по тюремным властям и англичашкам и даже, может, про полицейский департамент чего знает. И все равно в толк не возьму, как это еврейка до такого дошла? Аж тошно, ей-богу!.. Нет, конечно, если не вдумываться, так она медаль заслужила и почетную пенсию. Как любой другой солдат. Пожертвовала собой! Позорище.